Дни черного солнца

И я вспомнила, охваченная запоздалой виной, что эти незаживающие раны Нахадоту нанес Солнышко.

– Я приняла решение, – сказала я очень тихо.

Она знала, что делалось у меня на сердце. Полагаю, все было очевидно.

– Если верно то, что ты сказала, – проговорила она, – если он вправду небезразличен тебе, спроси себя, как будет для него лучше.

Я так и поступила. В этот миг я представила Солнышко – каким он мог стать через много-много лет, когда я давно умру и обращусь в прах. Он сделается странником, воином, заступником. Человеком тихих слов, быстрых решений… и не особенно добрым, хотя со временем в нем прорастет и доброта. Тепло. Способность прикасаться к другим и подпускать других к себе. Если я все сделаю правильно, это у него не пропадет…

Но если сейчас я умру, если допущу, чтобы его любовь убила меня, его душа опять опустеет. Он отдалится от человечества, сознавая, к каким последствиям может привести близость. Он сам загасит в себе крохотную искорку теплоты, убоявшись боли, которую она способна породить. Он будет жить среди человечества, оставаясь полностью одиноким.

И никогда, никогда не исцелится.

Я молчала…

– У тебя есть еще один день, – сказала Йейнэ.

И тоже исчезла.

Я долго сидела за кухонным столом…

Я так понимаю, госпожа замедлила или вовсе остановила время, но, когда она удалилась, оно вновь потекло своим чередом. Сквозь кухонные окна заглядывала наступившая ночь, воздух сделался холоднее и суше. Я слышала, как по улице шли люди, в дальних садах пели сверчки… вот по мостовой пророкотала колесами повозка… Ветер доносил запах цветов. Жаль, это не цветы Мирового Древа…

Вскоре я услышала шевеление наверху. Это проснулся Солнышко. Вот зажурчала по трубам вода: он наполнял ванну. Город Наказуем, конечно, не Тень, но трубы здесь умели прокладывать едва ли не лучше. И я бессовестно транжирила уголь и дрова, чтобы нам не приходилось ограничивать себя в горячей воде. Вымывшись, Солнышко спустил воду, еще повозился наверху и наконец сошел вниз.

Как обычно, он помедлил на пороге, что-то улавливая в моей неподвижности. Потом подошел к столу и уселся – точно туда, где недавно сидела Госпожа, хотя это ничего не значило. Стульев у меня не много.

Когда я заговорила, я очень старалась сидеть неподвижно. Я боялась, что в ином случае у меня не хватит самообладания и окажется, что все зря.

Я сказала:

– Тебе придется уйти.

Солнышко промолчал.

– Я не могу быть с тобой, – продолжала я. – Ты был прав: у богов со смертными никогда ничего не получается. Глупо даже пытаться.

Говоря так, я потрясенно осознавала, что отчасти верила в то, о чем говорила. Оказывается, в глубине души я всегда знала, что Солнышко не останется со мной навсегда. Я состарюсь и умру, а он будет по-прежнему молодым. Или, может, он тоже состарится и умрет, чтобы возродиться молодым и красивым?.. Обе возможности мне ничего особо радостного не сулили. Я обязательно примусь возмущаться и негодовать, буду чувствовать вину за то, что вроде как отягощаю его. А он будет невообразимо страдать, наблюдая за моим угасанием… и в итоге мы неминуемо расстанемся навсегда.

Но мне хотелось заплакать. Боги, как же мне хотелось заплакать!..

Солнышко просто сидел, глядя на меня. Ни попреков, ни просьбы передумать… Это было не в его природе. Едва открыв рот, я уже знала, что много говорить не придется. Все будет решено первыми же словами.

Он поднялся, обошел стол и присел на корточки передо мной. Я повернулась к нему – медленно, осторожно… Только бы сдержаться. Это как раз по его части, верно? Я приложила все силы и сохранила внешнее спокойствие, сражаясь с искушением дотронуться до его лица и узнать, насколько плохо он теперь обо мне думает.

Он спросил:

– Они тебе угрожали?

Я окончательно застыла.

Не дождавшись ответа, он вздохнул. И поднялся на ноги.

– Причина не в том… – выговорила я. Мне вдруг неистово захотелось ему объяснить, что я отвергала его вовсе не из страха за свою жизнь. – Я бы ни за что… Пусть бы уж они меня лучше…

– Нет.

Он коротко прикоснулся к моей щеке, всего один раз… Как же больно! Как будто мне заново руку раздробило!.. Да какое там – гораздо хуже! Одно простое прикосновение, и все мое тщательно взлелеянное самообладание разлетелось вдребезги. Меня так затрясло, что я с трудом выговаривала слова.

– Мы можем дать бой… – кое-как выдавила я. – Тем более что Госпожа… она на самом деле не хочет… Мы можем бежать или…

– Нет, Орри, – повторил он. – Не можем.

Это заставило меня умолкнуть. Не потому, что я больше ничего не могла придумать, просто в его словах слышалась такая полная и окончательная уверенность, что все разговоры сразу утратили смысл.

Он поднялся:

– Ты тоже должна жить, Орри.

И зашагал к двери. Там, опрятно устроенные рядом с моими, стояли его сапоги. Он натянул их, и его движения не были ни слишком медлительными, ни слишком поспешными. Они были действенными, как всегда. Потом он надел мерлушковую куртку, что я купила ему в начале зимы: он, по обыкновению, забывал, что может простыть, а мне не хотелось нянчиться с ним, если он подхватит воспаление легких.