Дни, что нас сближают

Во время короткой передышки Крум дал режиссерам ракию — перевязать собаку Попова. Мы пустились между рядами лоз. То там, то тут беспрестанно гремели выстрелы, но когда мы вышли из виноградника, оказалось, что убито еще всего два зайца.

— Петляют, — пожаловался Попов. — Выскочит — и вдруг как вильнет!

— Да, — подхватили режиссеры. — Вдруг бросаются в виноградник, и не разглядишь их.

— Если б они не петляли и не бегали, ни одного бы уже не осталось, — заметил Крум.

— Порода бы их давно перевелась, — добавил низкого роста крестьянин, он подошел и толкнул меня локтем, чтоб я дал ему прикурить.

— Она и так переведется, заячья порода! — сказал я. — Судя по тому, как дело идет…

Когда прошли по рядам другого виноградника, низкорослый крестьянин закинул ружье за спину. Закинул и я.

— А если сейчас выскочит? — спросил он улыбаясь.

— Пусть его скачет, — ответил я. — Кому на роду написано помереть — тот не уцелеет. Давай спокойно покурим.

Так мы и сделали, пока другие продолжали стрельбу. В этом винограднике было убито еще три зайца, и к обеду на каждого из нас приходилось по зайцу.

— Это все благодаря ему! — показал Владиков на Крума, когда мы собрались у источника и свалили добычу под стог соломы. — Пять штук подстрелил!

— Да ничего особенного, — бросил Крум. — И вы ведь тоже попали.

— Попал-попал, — подхватил Попов. — Владиков сегодня в двух зайцев попал.

— Кто попал, кто не попал, не имеет значения, — любезно и энергично заключил товарищ из окружного центра. — Важно, что на всех хватило. А теперь — прошу!

Все так же любезно и энергично он распоряжался вокруг длинной скатерти, уставленной хлебом, бараньим жарким, бутылками с пивом и красным сидром. Мы расселись возле стога. Собаки рухнули на землю, высунув от усталости длинные красные языки. Все закурили, по рукам пошли бутылки с вином и ракией, разнесся запах простых и прекрасных закусок. С низкорослым крестьянином, которого, как оказалось, звали Данчо, мы нашли общие и одинаково интересные для обоих темы, которые и принялись развивать. Говорили о том, что если где-нибудь водятся зайцы — например, здесь, на общественном пастбище их деревни, — гости и начальство будут наезжать каждое воскресенье.

— И так год, два… — сказал я. Данчо улыбаясь пожал плечами. — Потом на другое место, — добавил я, — потом на третье и…

— И потом повсюду, — откликнулся мой новый приятель, — а нам уже — некуда.

Привалившись к стогу, мы говорили и о том, что зверя травят опрыскиваниями и удобрениями, что воздух, и воду, и землю травят, — мы понимали друг друга легко и просто, пока остальные не начали над нами подшучивать.

— Предлагаю Дончо с Данчо разлучить! — сказал Владиков. — Пусть не откалываются от коллектива и от стола.

— Да, да! — воскликнули и режиссеры.

— Это, в сущности, невозможно, — заметил Попов, — они оба деревенские, так что им хоть кол на голове теши. Ничего, что один писатель, а другой…

— Кормозаготовитель и животновод! — отозвался Данчо громко, спокойно и гордо.

Он подмигнул мне. Подмигнул ему и я. И почувствовал, как естественное поведение этого простого и скромного человека колеблет хрупкую, но тяжкую преграду, возникшую за время охоты у меня в груди, в сердце. И этот нехитрый разговор с ним, и даже фраза Попова: «они оба деревенские». Да, конечно, я предпочитал быть тем, чем были они — Данчо и Крум, другие крестьяне. Черной мишенью в светлой мягкой траве на винограднике, как я увидел их в это утро, как воспринял их всем своим существом. Предпочитал Владикову, который не ел дичи, но не мог насытиться убийствами. Предпочитал троим режиссерам, которые не были охотниками, а лишь из-за моды экипировались дорогими ружьями и собаками; предпочитал даже и Попову, хотя тот пока и не увеличивал ничем эту мучительную, душившую меня преграду.

Я развеселился. Наперекор всем мы с Данчо продолжали пить и болтать всласть — и не почувствовали, как пришло время расставаться.

А оно пришло. Дверцы «волг» и джипов были уже распахнуты, багаж размещен, мы начали прощаться с хозяевами.

— Приезжай еще, — сказал Крум, стискивая мою руку.

— Слушай, — поддержал его Данчо, — когда только захочешь — добро пожаловать.

Только всего и сказал. Я полной грудью вдохнул воздух. Слова и голоса этих крестьян глубоко и сладостно отзывались во мне — я словно слышал слова и голоса тысяч моих дедов и бабок, которые любой ценой я должен пронести вперед, к тысячам моих внуков и внучек.

Одним словом, я был счастлив. В этом «избранном обществе» я не утратил своей сути. Мне было весело.

— Давай подвезем тебя до деревни, — предложил я Данчо. — В машине есть место.

— Ну ее, — отозвался он, — что там делать? Сегодня воскресенье, и рано еще.

— А тут что будешь делать? — спросил я, усаживаясь в «волгу».

— Да вот… — ответил он, махнув рукой, и нагнулся взять ружье и торбу.

Машина медленно тронулась, и я увидел, как Данчо опустил торбу и ружье, улегся на солому, раскинул ноги и подложил руки под голову.

— Смотри приезжай! — было последнее, что я от него услышал.