Дни, что нас сближают

И о первом расставании со своими солдатами не рассказал. Они ведь были такие разные, и за время службы всякое бывало, но попрощаться с тобой пришли все — какие-то уже совсем другие в гражданской одежде, с чемоданами. Ты никогда не любил расставания, но тогда впервые почувствовал, что просто нет сил, что становишься слабым, и захотелось куда-нибудь убежать…

Не рассказал и о шоссейной дороге, которую досрочно построил со своими ребятами, и о генералах, что целой группой прошли по ней, оживленно о чем-то разговаривая, а ты стоял, незаметный, в сторонке — обыкновенный армейский офицер, уставившийся на черную ленту асфальта…

«Мы делаем дело, видим результаты своего труда, и этого достаточно…» Что же, слова настоящего мужчины! Но почему же ты их тому писаке не сказал? И о жене надо было… Ты называешь ее «подругой жизни» — впервые это словосочетание не раздражает меня: она действительно твой верный друг. Запомнить бы надо многим, что ты говорил мне: «Для выполнения офицерского долга нужна еще и жена, которая бы хорошо понимала, как это важно…»

Ты возвращаешься домой поздно вечером, принося в свою тесную квартиру запах казармы и сырости. Жена тут же появляется в прихожей, снимает с тебя шинель, и в ее улыбке ты ощущаешь то, что людьми зовется теплом домашнего очага. И вот еще о чем хочется сказать: иной дом вроде и полон людей, а выглядит пустым, а в другом один человек может заполнить собой все. Такой человек для тебя — твоя жена, и ты благодарен судьбе, что именно она твоя жена…

Нет героики?! А тот недавний случай, когда во время ледохода Тунджа, неся огромные льдины, вышла из берегов и Ямбол[13] весь оцепенел от ужаса? Ты получил приказ в срочном порядке выехать в Ямбол — и сразу же, не задавая лишних вопросов, тронулся в путь.

Ледяные торосы перегородили течение реки, саперы пытались прорвать эту ледяную плотину, а вода уже заливала дома, и откуда-то до тебя донесся плач ребенка.

Поток сдерживала еще и дамба. Уровень реки угрожающе поднимался — под водой вот-вот могли оказаться пригородные районы. Прибыл и командир дивизии.

— Ну что, Ахтаров, справишься? — спросил он.

— Постараемся, товарищ полковник.

Впервые ты ответил не по уставу. Устав — обязательная форма общения между командирами и подчиненными, но здесь речь шла о серьезном риске, об опасности для жизни…

Привезли большую понтонную лодку и взрывчатку. Среди добровольцев и рядовой Манолов — тот самый, у которого «спортивная фигура», и бригадир фермы Чапыров — полугорожанин, полукрестьянин. Он смотрит маленькими глазками на все происходящее и пожимает плечами, не понимая, что́ собираются делать. Ну и лучше, что пока не понимает…

Лодка отчаливает от берега. Над Тунджей навис туман, видимость — всего несколько метров. Вода густая, как подсолнечное масло. Ты напряженно вслушиваешься, не треснет ли где поблизости льдина. Нет, ничего не слышно, и ты даешь команду грести. Тебе все кажется, что впереди уже виднеется темная полоса дамбы, но Чапыров говорит:

— Еще немножко.

Это «немножко» длится довольно долго, но ты молчишь, не взглянув ни разу на часы. А солдаты все примечают… Ты упорно отгоняешь от себя мысль о самом страшном, что может произойти: если дамбу прорвет, ледяная громада обрушится на беззащитную резиновую лодку…

Ты первым увидел огромную глыбу льда и прежде, чем остальные что-нибудь поняли, бросил тротиловую шашку. Все инстинктивно пригнулись — грохот взрыва оглушил, на лодку посыпались осколки льда, — а когда выпрямились, то увидели, что глыба превратилась в месиво из мелких колючих кусочков. Стало как-то не по себе, зябко — то ли от воды пахнуло холодом, то ли внутри у каждого похолодело… Где-то впереди послышался треск. Ты приказал грести вправо. Но может, как раз там и находится скопление льдин?.. Нет, они пронеслись стороной — темная масса льда, что могла погубить вас. Ты вздохнул облегченно…

И вдруг Чапыров сказал — вернее, не сказал, а крикнул:

— Вот она, дамба!

Ты всмотрелся пристально и увидел ее — черную полосу, рассекающую пополам мутно-сизый речной поток.

Утопая в грязи, ты с трудом поднялся на насыпь. Солдаты следом, и ты был рад этому, если вообще в такой ситуации можно говорить о радости…

В трех местах вы заложили по тридцать килограммов взрывчатки, протянули кабель от детонаторов к аккумулятору. И тогда ты окинул всех взглядом, будто просил разрешения. Солдаты молча ждали, и ты крутанул ручку. Три вспышки сверкнули во мраке, три раза пустынную тишину нарушил оглушительный грохот взрывов, и сразу гулко заклокотала вода. Мертвая гладь реки забурлила, поток устремился в открывшуюся брешь. Но зато вы очутились в капкане: течение могло увлечь лодку прямо к бурлящему прорыву, и тогда — конец… Пришлось выйти и тащить лодку за собой на веревке.

Вы пошли по насыпи к берегу, но и здесь в одном месте дамба оказалась размытой бешеным потоком. Давно уже стемнело, давно прошел условленный час вашего возвращения… Рядовой Манолов — интуитивно, наверное, — чувствует, что ты думаешь о нем. Ты даже не смотришь в его сторону, а он чувствует.