Дни, что нас сближают

Шипар посмотрел туда, куда показал Тошко, и нос его, и без того горбатый и острый, подскочил, как хищный клюв. Представитель власти сдвинул фуражку на затылок, и мне показалось, что от его головы идет пар. Привычным жестом он потрогал кобуру и направился к печи. Печь была большая, хлебов на десять, и, как все сельские печи, обмазана снаружи желтой глиной.

— Вылазь и посмотри революции в глаза! — крикнул Шипар, и его голосом завопили тысячи басов. — Я пришел поговорить с тобой, а не скандалить!

Он взывал к Нанко еще и еще, но тот молчал. Тогда Шипар махнул шоферу, взял у него коробок, зажег спичку и поднес к хворосту; Сухие ветки затрещали и взялись огнем.

Балканджийка сошла с веранды, встала как вкопанная возле печи и снова сунула руки под фартук, а молодая жена Нанко, закрыв лицо платком, медленно сползла на землю. Соседи, прилепившись к ограде, глядели на все это с бледными лицами. Шипар стоял вполуоборот к печи с такой гримасой, точно ему в этот момент резали палец. Ветки разгорались, охватив пламенем все устье печи. Двое соседей не выдержали, перескочили через забор и принялись орать:

— Он настоящий горец, живым сгорит, а не сдастся! Товарищ Шипаров, большой грех на душу берешь!

В это время раздались пронзительные автомобильные гудки. Тошко обнаружил кнопку клаксона, нажимал на нее и при каждом звуке хохотал, как дикарь. Все это напоминало театральные эффекты: гудки нагнетали напряженность и подводили нас к развязке. Одна из соседок с криком бросилась через двор и прибежала с ведром воды. Тогда Балканджийка сказала ровным и спокойным голосом:

— Когда я была еще в девушках, однажды пришли турки, связали отцу руки и потащили под орешину, чтобы повесить. Тогда он говорит мне: «Марийка, сбегай домой, возьми из сундука чистую рубаху и принеси!» Я дала ему чистую рубаху, он переоделся, турки накинули на шею петлю, а я пошла в дом и перекрестилась.

После этих слов Шипар как подкошенный бухнулся на колени и стал разгребать огонь голыми руками. Никто не спешил ему на помощь, а сам он, видимо, был настолько возбужден, что не догадался схватить хотя бы кочергу, которая лежала рядом. Повалил густой дым, и Шипар потонул в нем. Когда через минуту или две он поднялся на ноги, брюки, рукава и руки у него обгорели, а лицо покрылось слоем пепла. Шипар деловито отряхнул дымящуюся одежду и сел в машину. Шофер завел мотор, подав машину задним ходом. Только теперь Балканджийка вынула из-под фартука руки и наклонилась к печи…

Не прошло и недели, как Нанко добровольно вступил в кооператив. Помню, день был будничный, а он вышел из дому нарядный, шествуя к Совету, как Шибил[5], по середине улицы. На обратном пути я приметил его издали и вышел навстречу.

— Поздравляю! Что это ты разоделся как на свадьбу!

— К врачу обычно хотят в новом да чистом, — ответил Нанко и прошествовал дальше.

А примерно через час я увидел, что он стоит посреди двора — руки за поясом, волосы растрепаны, бледный как полотно, глаза остекленели. Из домочадцев никто не показывался, и Нанкин дом казался пустым и печальным, как после похорон.

— Сосед! — вдруг крикнул Нанко. — Это конец! Конец! В печи меня жгли, а теперь сердце вынули. Завтра пусть царем сделают, золотом осыплют — все равно не обрадуюсь, нет у меня больше сердца!

— Какой тут конец, — ответил я Нанко. — Все только начинается.

Но он меня не слышал, все мотался по двору из угла в угол, руки за поясом, и повторял: «Это конец! Конец!»

Года через два после этой истории Нанко продал все, что мог, сдал свой надел в кооператив и подался в Варну. Поначалу ютился с семьей в комнатушке на окраине города. И Балканджийка к нему переехала, за внуками присматривать. В ту пору я тоже жил в Варне и однажды оказался по делам в их квартале. Балканджийка сидела на стульчике перед домом, я окликнул старушку, и она пригласила меня в гости.

— Сынок! — сказала она, угощая меня айвовым вареньем. — Нет здесь простора. Глаза мои плохо видят, а все равно простора ищут! Будь проклят этот город! Ни скотины тебе, ни куренка, ни грядки с чесноком! Наказываю Нанко — хоть когда умру, пусть отвезет меня в село и там закопает. Да где уж, это денег стоит!..

А много позже, когда мы встретились с Нанко в ресторане, он рассказал, что Балканджийка так и умерла на своем излюбленном месте — прямо перед домом. Она лежала, припав лицом к земле.

Перевод Е. Стародуб.

Димитр Вылев СМЕРТЬ В ВОСКРЕСЕНЬЕ

В субботу, далеко за полдень, позвонили к нам в больницу из Армудова. Трубка трещала, будто сало на раскаленной сковородке, и прежде чем голос пропал, я успел разобрать слова:

— Сноха помирает у Юрдечки…

Уже неделю белый ветер хлестал снегом, точно мокрой тряпкой, в оврагах поднялся такой гром, что от него содрогались ущелья, дрожали окошки, словно артиллерийская часть взрывала землю по обоим берегам Тунджи. В оврагах, а их восемнадцать между Варницей и порубежной межой, летом дремлет замшелая вода. А весной и осенью бывает непролазная топь.