Дни и годы[Из книги воспоминаний]

Добрые подарки — вехи на пути жизни.

Бережно достаю из шкафа приятную сердцу роскошно изданную в 1935 году в издательстве «Academia» книгу М.Е. Салтыкова-Щедрина.

«История одного города». Она в плотной коробке, у нее альбомный формат, массивный темно-красный переплет с тиснением, мелованая бумага, талантливые автолитографии А.Н. Самохвалова. Такую мог купить только человек, бесконечно влюбленный в книги. Меня она волнует, будоражит память. Лучшего подарка не отыщешь!

В книге особая закладка — узенький листок плотной бумаги, а на нем приклеен аккуратно вырезанный профиль Зины с какой-то фотографии. Прямой, четко обрисованный нос, волнистые волосы, собранные на затылке в узел. А ниже строчки, по-учительски каллиграфические: «Пусть эта книга напоминает тебе о тех моих счастливых минутах, в которые я тебе дарила мои скромные подарки. Зинаида. 5 ноября 1935 года». В канун моего дня рождения. Она никогда, даже в самые трудные времена не забывала об этом дне. И моя рука уже норовила написать: «Лучший из ее подарков». Да нет, много их, для меня самых ценных. И все они не случайные, заранее отысканные где-то и, главное, связанные с моими интересами, даже замыслами в работе.

Вот маленький, настольный, отлитый из нержавеющей стали бюст Льва Толстого. Вот застекленный фотопортрет Мичурина. Этот подарок напомнил о тех годах, когда я писал роман «Сад». А вот по соседству с цветной фотографией теплохода «Победа», на котором мы с Зиной плыли вокруг Европы, висит самый, самый… Да, самый примечательный подарок — скульптурный, оттиснутый в металле портрет Владимира Ильича. Жаль, что на лицевой стороне нет фамилии скульптора. Снимаю со стены, смотрю на обороте: там только три буквы — ГИЗ. Вероятно выполнен по заказу Государственного издательства для книголюбов.

Когда он был подарен? Вероятно в середине тридцатых годов. Заметив, что я исподволь собираю вырезки для статьи «В.И. Ленин в творчестве народов Сибири», Зина как бы подбадривала: «Да, да, о нем-то и надо писать». А что писать, кроме задуманной статьи? Что подскажет сердце, что будет по силам. Конечно, в те годы я даже и не смел думать о романе, посвященном его жизни и великим делам. Да и она не предполагала, что со временем будет перепечатывать для меня многое из комплекта «Искры», из газет и журналов, выходивших на рубеже века, из архивных документов о народной жизни, о самом Владимире Ильиче, о его друзьях и недругах, о рабочих кружках и становлении партии нового типа. Все это придет позднее. Но в ее сознании, несмотря на драматические потрясения тех лет, наступали решающие перемены. Мы жили с думами о Ленине.

Однажды директор второй железнодорожной школы, где Зина вела начальные классы, Алексей Петрович Супонин попросил ее после уроков остаться для разговора наедине. Закрыв кабинет поплотнее и испытующе глядя в ее глаза, он спросил не думает ли она о партии? Не пора ли ей…

— Ой, что вы! — вырвалось у нее, и кровь горячей волной прихлынула к лицу. — Много раз… Но меня ведь…

— Думаете могут не принять? А отчего такое опасение? Подвигайтесь-ка поближе к столу, потолкуем по душам.

— А может… Лучше завтра…

— Можно и завтра. Только я не вижу повода вам-то волноваться. Мы же вас знаем. И в райкоме меня спрашивали: почему в ячейке мала женская прослойка?

— Ну, если только для прослойки… Тогда я сразу…

— Да нет, нет. В райкоме, — подчеркнул директор, — читали ваши статьи в газете да, и вообще… Лучше уж сегодня. А то вы не уснете до утра. А в школу нужно с ясной головой…

Алексея Петровича Супонина по тем драматически-сложным годам считали смелым человеком. В школе у нескольких учительниц были арестованы мужья. Чуть ли не половина коллектива — «жены врагов народа», будто он, Супонин, специально подобрал и «пригрел» таких.

— Не подбирал, конечно, — ответил проверявшему кадры с особой придирчивостью. — А увольнять их не буду. Ни одной.

— Ну, ну… — проверяльщик ужесточил голос. — Смотри. И думай. Ведь — жены. Могли участвовать. Не зря же таких из квартир выселяют, город очищают. Как бы тебе дело не повернулось боком…

— А какое «дело»? Надо думать, говорите? А я тысячу раз подумал. Ежели по-человечески, то дело одно — у всех у них ребятишки. Сегодня матерей уволю — завтра детишек кормить нечем. С голоду перемрут.

— Вон куда заворачиваешь! Клевету плетешь. Никто у нас с голоду еще не умер.

— Если так… — у Супонина перехватило горло. — Увольняйте меня. Лучше в лесорубы пойду, а пострадавших баб не уволю.

— Какой ты сердобольный!

— Какой уж есть…

И вот в такой-то обстановке — заявление Зинаиды Коптеловой о вступлении в партию? Первую рекомендацию ей дал сам Супонин. Вторую она получила у соседки по квартире, жены писателя Николая Кудрявцева, которая сама была учительницей, только в другой школе. А к кому третьему обращаться? Мы вместе пошли к Никандру Алексееву. Уж он-то знает нас обоих. Еще в Бийске бывал у нас в семье. И здесь, в Новосибирске, много раз пил у нас чаек. Случалось говорить о многом, в особенности вдвоем с ним у охотничьих костров.