Дни яблок

Мне стало очень холодно. И колокол звонил, глухо и тоскливо…

Нынче я почти не вижу мост. Так мельком, краешком глаза, иногда. Но знание по-прежнему обрушивается на меня, поглощая и обминая под себя нынешнее время — мои слова, поступки…

Такое…

Я стоял у нас на кухне перед преждевременно состарившейся зарёванной тёткой, в руках у меня была наша корзина с луком. Старая и грязная.

— Возьмите, — сказал я женщине, и губы мои словно онемели, такой холод воцарился вокруг, — идите на улицу, раздавайте людям. Как луковицу кому-то отдаёте, говорите: «Антон».

— Так и звали его, — как-то обречённо прошептала женщина, — Антосик, Тошенька, детка…

Фантом дрогнул и будто бы вырос. Я, словно случайно, столкнул со стола нож…

— Идите, — почти не разжимая губ, сказал я женщине, — идите. Деньги под клеёнку. Бегом на улицу. До заката два часа осталось… Лук раздайте. Весь.

И я дотронулся до её лба.

Все мы странствуем, идём сквозь испытания. Царапины, оставленные чужой болью, зарастают медленно. Тень, где совсем не слышно ни реки, ни гусей, всё крепнет и удлиняется, подобно сумракам осенним. Дар не подарок.

Мне удалось разорвать морок вокруг посетительницы.

— Бегите, — прошептал я, когда знание снизошло. И она отправилась к дверям. Сначала неуверенно, мелкими шажками, потом быстрей, а наш очень прямой коридор казался всё длиннее и длиннее — мне и ей, ей и мне. Входные двери распахнулись перед женщиной сами собой, одна и вторая — я попросил их, как всегда — как всегда, они согласились. Даже и на вторую просьбу: не впускать и не выпускать никого… какое-то время.

Я повернулся вокруг себя, слева-направо, как положено. Фантом, заметно подросший, глядел на меня, не моргая, нож на полу не давал ему двинуться с места.

— Deus Meus, — быстро сказал я и холод рассеялся. — Deus benedicte. Ты моя сила и крепость, Слово Твоё верно, дело моё крепко. Ведь сказано — просите, и воздастся. Именем Твоим заклинаю и требую — Vade! Ab insidiis diaboli, libera nos! Тебе лишь: царство, и сила, и слава, Domine.

Игош содрогнулся в последний раз и, теряя всякое сходство с маленьким белобрысым мальчиком, заметно изменился.

— Я гибну, — сказала суть, — но не в последний раз. Ты сам позовёшь меня. Теперь иду, — взвизгнула она, — с собой унесу частицу тебя, — и, выставив перед собою почти прозрачные руки, рванулась вперёд.

— Все вы так говорите, — сказал я. — И без разрешения. Вон отсюда! Absit omen.

Я отодвинул стол. Немного, всего на несколько сантиметров. Под ножкой его, на половице, обнаружился пасынок доски — «живой сучок», изъян, выход, несущий на себе немалое количество царапин ножом, будто шрамов.

Я сел на пол и процарапал на «пасынке» ещё несколько чёрточек — очередной треугольник. Суть, утратив всякое людское подобие, рявкнула, испустила облачко пыли и рухнула в слабо серебрящийся трёхсторонний «выход».

— Проходящий между нами ушёл, — добавил я. — Слово сказано. Амен.

Осень идёт медленно.

Долго спускается, отщипывает свет по крохам, не любит спешки и точных определений.

Девица Сентябрь выпускает птиц, собирает нити Богородицы и нижет чётки из рябины. Дама Октябрь, бывшая восьмой, но ставшая десятой — подкручивает часы и разворачивает зеркала лицом к стене: «Они слишком прямолинейны! — считает Дама Октябрь. — И лгут».

Госпожа Ноябрина всегда недоговаривает, стара и опасна. Её цвета — чёрное с серебром, седые пряди скрывают взгляд. У неё хрустальный шар, весь в трещинах и пыли — ничего хорошего она не обещает. Лишь мелкие досады и большие бедствия.

Каштаны отщёлкали розарием[2], приближая Поминовение Усопших.

Шустрыми рыжеватыми зверьками разбегаются по остывающей земле листья. Воздух по утрам пахнет сладостью, холодом и дымом. Являются хризантемы: жёлтые кореянки и тёмно-красные авроры, золотистые эноны и простенькая изморозь. Прохожие — парочки, пенсионеры и дети в сквериках — разговаривают, выпуская из губ невесомый парок, словно душу в обмен на улыбку собеседника.

Серые гуси, утлые тени моего дара, всё так же горестно плачут, покидая край весёлый… Ведь вместе никогда.

Студёный ветер Борей радостно трубит в опустевшем небе, приветствуя грядущее царство госпожи Ноябрины. Поступь её легка, в заплечной котомке полно всякой всячины — тут поздние яблоки и клубки шерсти, горсти лесных орехов и крепкие, почти красные тыковки, фляжка бальзама с гвоздикой, совиные перья и рябиновые грозди. Да и злых подарков немало — густые туманы, долгие дожди, простуды и ломота в костях, близкая тьма и осенняя тоска — в синем гранёном фиале.