Дни яблок

— Являемся на Приплав, — сказала мама. — А хоть и август, но дождь был. Холодно. Ночью пришли, чтобы под бомбы не попасть. Мама с оставшимися интернатскими, почти два десятка, и мы с бабушкой, ну, там помощница мамина, Килинка, ещё была. На Приплаве тьма народу. И все грузятся, даже на баржи. А нам другое приказание — на станцию Гарница. А это же тот берег. Ну, мама решение быстро приняла. Знакомый из Артшколы попался под руку. Капитан, по петлицам судя. За ремень его ухватила и говорит: «Так и так, дети. Одиннадцать из интерната и просто дети, ещё, сироты. Эвакуация. До Гарницы пешком, значит? А если бомбы?»

Начальник туда-сюда, потом посопел и говорит — машина идёт до Роваров, там станция. Вернётесь на свою Гарницу — хоть по шпалам. хоть как. Всё ближе. Или раньше сойдёте, вам же только реку переехать. Так и отбыли — в кузове: мы и боеприпасы, на батарею. А дальше… — Мама вздохнула. — Документы проверили. Вмиг мост пролетели… боеприпасы же. Мама возьми и скажи: «Подозрительное везение, чтоб ни машинки одной поперёк, ни лошади, ни людей, ничего на мосту не помешало… Странно». Бабушка на неё длинно так посмотрела и говорит: «Споёмте песенку, дети». И мы под песенки второй мост проскочили, и опять документы проверили быстро, и подгоняли даже… А тут рассвет. И небо чистое совсем. Ни тучки. И только мы вторую Слободку пронеслись, на шоссе прямое стали… Вот тут и самолёты: гудение сначала, дальше звук меняется — он вроде поёт, потом такой свист — это бомба. И неподалёку… Бах! Все с дороги врассыпную — это пешие которые или конные, а машины куда денешь? Пришлось нашей ползти, петлять. И над нами мрак этот. Тут, слава Богу, зенитка, очень кстати; отогнала, а они на второй круг… Ну, ни до каких Роваров мы не доехали… Встала наша трёхтонка, а впереди всё вперемешку — машина горит, коровы какие-то убитые, на дороге яма, и водитель говорит: «Тикайте, бабы, до лису!» — ну, мы все и посыпались горохом. Там как раз лозы, сосны такие кривые, пригорок, а под ним озеро. Камыши… «Станция Вовча гора», — так мама сказала.

Мама последняя шла, торопила всех. А все навьюченные и в зимней одежде — пока доскакали до лесочка… На нас и налетели… Сначала такой поменьше кружил — пули тратил на нас, но своего не добился. Потом эти с бомбами явились — на дороге той, с которой мы убежали, устроили… Целый триумф был.

— Чей?

— Огонь и смерть, вот их. Всё тряслось… пыль, пламя, крики дым чёрный. Люди, коровы эти — тогда ж стада гоняли, чтобы не досталось наше мясо немцам, всё вперемешку под бомбами. Мы в ямах затаились и под деревьями, а рвалось всё на дороге, и осколки прямо как град, повсюду — ветки срезали, в деревья вонзались. Чуть не оглохли. Мальчику одному, из интернатских, досталось: поцарапало здорово этими осколками всю спину. Бабушка оказывала помощь йодом. Забинтовала потом.

Теперь думаю — только горкой этой и спаслись. Успели. А потом улетели они, видимо, стало некого бомбить.

«Теперь мы без швейной машинки», — мама скатала после. Машинка же осталась в кузове… Потом нас пересчитала всех и на шоссе опять вышла: узнать, что там… Вернулась сердитая. «Возвращаемся а город, — сказала, — разбили Гарницу. У чьего-то вестового уточнила. Нет возможности выехать».

И только мы собрались, а все уже поняли, что пешком топать, — снова солнце, и дым развеялся. Значит, жди беды.

И тут Алиска давай головой крутить, у неё это всегда было, что-то такое… странная повадка и говорит: «Папа идёт…»

И действительно! Выходит из лесочка папа наш, с ним два курсанта. Ведёт в поводу коника хромого, а коник везёт, такой смех… ну, будто корзина с колёсами. Мы в крик! Папа обрадовался, говорит только такая повозка и есть, хотели хоть что-то для расчёта привезти, да не судьба… Выходит, отдадим Ваську на детские нужды…

Интернатские запрыгали. Бабушка подошла, отправила нас всех травку рвать для коника. Курсанты вещи в корзину перенесли… А мама с папой стояли смотрели друг на друга, смотрели… смотрели… Потом она на колени упала. Ноги его обняла и давай выть… Я и не слыхала, чтоб люди так выли. Потом Ада подошла — и во всё горло, дальше Алиска, та с какими-то палочками пришла, укололась, да и заревела… Папа на меня смотрит, говорит: «Ну а ты? Ты чего молчишь? Плачь! Видишь — водопад какой». А я… Только всхлипнуть и получилось. Вроде и не простилась… Ну, папа после Аду в сторону отвёл. Про старшинство ей втолковывал, с бабушкой раскланялся. Алиску потискал. А я напоследок осталась, хоть и средняя… Мы ягоды собирали и траву ещё, как бабушка сказала. Ягоды Ада поела, а я из цветов папе крестик связала, с ладонь величиной — он сначала нахмурился, потом махнул рукой, меня обнял, крестик забрал, за пазуху сунул — и пошли они с курсантами в лесок, за Волчью гору, медленно — ноги в песке вязли. А мама всё на дороге сидела и выла, и по песку кулаками била… А папа оглядывался — раз, другой и третий, нам рукой махал, а после зашёл в зелёный лес и там пропал. Больше не виделись с ним, — вздохнула мама. — Никогда…