Дни яблок

— Вот, родителей поэтому сюда определили. А Райнам дали две комнаты от города, в другом доме, в старом. Через квартал от нас. Раньше они внизу жили, на Доле, но там фабрику расширили. А в одной с ними квартире, в отдельной комнате, жила другая учительша с сестрой… Пасечник фамилия была. У Райнов было трое детей. Лина — она первенец, на три года Ады старше, потом Ида — мы с ней вместе в школу пошли. Погодки, — мама вздохнула, — на всю оставшуюся жизнь. И Натик, он после Алиски родился. И все с ним носились потому что маленький.

В этот момент из несессера вывалилась на пол отвратительной печати миниатюрная книжечка. Я успел ухватить её, а мама хмыкнула. Книжечка оказалась давней, прабабкиной и церковной. Их подают. Там перечень за здравие, ну и за упокой.

Мама хмыкнула опять.

Я полистал находку…

— О, — сказал я, — вот тут ты — млд Алла, а ещё млд Александра… А! Ну, да — тётя Алиса. А это кто?

— Где? — очень сдержанно поинтересовалась мама.

— Ну, вот, — повторил я и не отдал ей книжечку, — написано же, и почерк очень разборчивый: «младенец Феликс». Что это за младенец? Тётя Ада?

Мама сосредоточенно покрутила несессер, надеясь как следует изучить корешки, вершки, жировки, чеки и такое-всякое за отчётный период с затёртого года. Но увы, нужные квитанции она обнаружила моментально. Целую стопку. Скреплённые за уголок немного потемневшей скрепочкой, они изо всех сил старательно прикидывались чеками. Для солидности.

— Здесь, наверное, перепутаны летние месяцы! — напряжённо пошуршав «корешками» и сняв скрепку, сказала мама. — Сейчас возьму очки и…

— И будет самое время разъяснить, — поддакнул я и протянул ей футляр. Мама ненадолго нахмурилась и задумчиво протёрла стёклышки. Покашляла. Я вспомнил давний способ выманить рассказ.

— Я даже посудку вымою, — задушевно сказал я. — И прямо сейчас. Хочешь чаю?

Мама нацепила очки, вздохнула, рассмотрела и разгладила узкую бумажную стопочку.

— Показалось, — буркнула она. — Думала, что… Но разложены правильно. — Удивительно даже.

Она скрепила квитанции. Постучала ими по столу, положила, задумчиво разгладила ещё раз.

— Все нервы вымотаешь вечно. Ладно. Расскажу фрагменты. А то ещё орать ночью будешь… Страшно же, даже вспоминать… Давай чай свой, — сказала мама.

Я налил маме чаю, свежезаваренного. Запахло свежим летом, солнцем и безмятежностью, когда счастлив беспредельно навсегда…

— Обязательно… — сказал я. И включил воду.

— Обязательно что? — подозрительно переспросила мама.

— Обязательно буду кричать, обязательно ночью, и обязуюсь во сне. Вы все не услышите, — успокоил её я. — Только если не приснитесь… Вдруг. Тогда другое дело, конечно… Вот твой чай, даже и с земляничкой.

— Откуда взял только, — умиротворённо сказала мама. — Ещё и лист! Знаешь, сколько в земляничном листе пользы?

— Ты отвлеклась, — заметил я тонким голосом. — Про этот лист я знаю всё…

— Хм! — откликнулась мама. — Ну, так и быть… Это телефон зазвенел?

— Нет…

— Говорили, что немцы не войдут, — начала мама. — Нет, ну очень хороший чай, и так кстати. Даже обжигающий! Лист такой душистый… У нас что, был земляничный лист? Давно? Так пахнет — целый ягодный сад в кипятке!

— Не увиливай.

— Не командуй! Да, но документы жгли… Всюду носился пепел и бабочки. Кстати, крапивницы. Разные были разговоры про немцев: и что от Пешетовки погонят — потому, что старая граница там, а война только до старой границы. Потом начали, что от Жетомеля и назад будут немцы — ведь это другая губерния. А от Жетомеля, к нам и дальше — снова будет власть советская. А уже в самом конце, когда загрохотало и пепел, так — Вырпин займут, и всё. Встанут насмерть! Ведь линия Сталина! Второй Царицын…

Мама отпила чаю. Вздохнула: «Бабушка наша послушала всё это по очередям — а за всем очереди моментально ого-го… И сразу нас к галантерейщикам погнала и по аптекам. Ещё в самом начале. Даже ещё до Жетомеля. Аде доверили мыло покупать. А мне — рыбий жир и гематоген. В палочках. Я ещё камфору покупала зачем-то. А Ада — соду. И соль».

Мама отставила пустую чашку, побарабанила по клеёнке пальцами, придвинула к себе уцелевший от гамелинских чисток лист газеты и принялась делать из него кораблик.

— Кстати, о соде — бери побольше. Не забудь кастрюлю, протри как следует… — начала манёвр она. — А то после тебя вечно скользкие края, проверяла.

— Старая уловка, — поддакнул я. — Рассказать придется, пообещала же.

Мама посмотрела на меня памятливо и кашлянула несколько сценично.

— Теперь такое впечатление, что ты положил в чай крыжовник, причём сушёный, — невинно начала она. — Где ты его взял?

— У нас в яру. После отселений сады за больничкой пустые, вот-вот, и одичают…

— Да, — сказала мама. — Изобильное место! Даже ежи есть! И гадюку видела! Представь, мы даже картошку сажали там.

— В яру? У нас? Что это за картошка была? Для гадюк? Или горная?