Дни яблок

— Известно, — гулко заметил Ангел.

— А то, — ответил я.

И у меня заболело под лопаткой. Во сне — как в сне прошедшем. Будто зашевелился и вот-вот выпадет оттуда, от сердца ключчжелезный. И всё будет хорошо. Всё исполнится — вернется в срок. И страхи затворятся крепко-накрепко. Чтобы не нашли. Чтобы в землю они ушли, на тыщу лет и дальше, и глубже, и распались в прах. Без памяти. Только абрис, оттиск, тень в суглинке. Или в камне — вот как тут. Лишь тогда увижу — пойму, поверю. Если оглянусь.

Я оглянулся.

… Лестница была совсем близко, сразу за мостом, у основания её сидел юнец в венке крапивном, очень похожий на меня, просто одно лицо…

Кто-то потянул меня за руку…

— Я думала-думала и так решила: ты что-то перепутал, — заметила мне мама после «доброго утра», — никогда не слыхала, чтоб отключения сразу и счётчики снимали к тому же — там ведь ровная стена в коридоре… Я предполагаю так: это налётчики были. А ты по спекулянтству своему впустил…

— И счётчик снял… — поддакнул я. — И в окно бросил. Налёт был, подтверждаю. Шмон из жэка.

— Фу! — отозвалась мама. — Босяцкие словечки. Вечно навыдумываешь…

— Мне выдумывать оскорбления некогда, в школу пора, — ответил я. — Это ты сон досматривать будешь, а у меня годы плена…

— Учиться никто не неволит, — взыграла в маме педагогическая жилка. — Можешь и поработать пойти.

— Интересно, куда?

— На базу овощную, — рассердилась мама. — Главкрысой.

— Это место занято уже, — самодовольно заметил я. — Настоящими животными…

— Пошёл снег, — ради перемены темы сказала мама, глядя в окно. — Что-то рановато. Не зря у меня болело сердце вчера. Верный признак. — И она вышла из комнаты.

Я, стоя у окна, допил горький чай и задумчиво уставился на тонущий в мелких и густых хлопьях сад Артиллерийской школы. Провел рукой по раме.

— Рановато, — сказал я сам себе и уколол палец о предательский гвоздь. Не сильно. Тогда мне показалось, что случайно. За окнами было темно. Осень спустилась.

XXVI

Ветка берёзы, сросшаяся с дубовой, используется в любовной магии.

Чтобы добиться любви, нужно изготовить образ обнимающихся людей.

Вспомнил…

… Приснилось, что встретил Гамелину — вне планов и неожиданно. Вокруг тёплая осень, и все, как не у нас — пахнет морем, я слышу чаек, пожилые люди смеются в маленьком уличном кафе… Гамелина одна, вся в красном, старше, чем сейчас, и не очень рада мне. Мы идём сначала по улице, мощёной почти чёрной брусчаткой, затем улица уходит вверх — очень круто, почти как здесь, у нас, затем начинается лестница — широкая, с низкими ступенями и пандусами. Мы поднимаемся долго, держим дистанцию, друг на друга почти не смотрим, обмениваемся лёгкими фразами о погоде — и приходим к Ане домой. Это старинный дом со световым фонарём в крыше. У нас так не строят, и тут я понимаю, что сон из будущих жизней.

Она прямо с порога, оставив ключ в замке, идёт в комнату — просторную и светлую, протягивает руку к маленькой круглой картинке на полке книжного шкафа… Там в рамке моя фотография. Она торопливо, чтобы я не заметил, опускает её лицом вниз.

В октябре день кажется далёким: он там — за водой, за бедой, за полуночью, в утреннем мороке и ознобе едва различима тонкая полоса золотого света, чуть ниже небокрая — лета оставленный берег.

Об этом думать горько.

По мнению Альманаха: «В эти дни змеи, корни и вся сарана прячутся в землю, где и грызут солнце, всяк по-своему».

Следовало бы назвать переход из октября в ноябрь «облачником». Или «оболочником» — как что-то несущественное, случайное, полупустое, тень. Этюд сумерек. Так и будет, так и знал.

День начался с пороши, продолжился снегом и устремился в туман. Я возвращался из кино домой и слышал, как осторожно ступают за мной во мгле разные тени. Осень спускалась и являла нам, обретающимся здесь, в восемьдесят седьмом году, все оттенки: серый, хмурый, ржавый и тускло-молочный с дымом.

— На Богдана авария, — говорит одна женщина другой. — Обломался шестнадцатый и загородил дорогу. Слышала, что-то под колёса кинулось — потом посмотрели наверх — а там обрыв провода! И птица дохлая повесилась…

— На Лтавской точно так! Всё стало, не проедешь.

«Пойду пешком, — думаю я сердито. — Вот она, плата за прогулы. К тому же заморозки».