Дни яблок

— Ни за что, — ответил я. — Я чист перед всяким судом. Сгинь, дурное полено.

— Решать не тебе, — ответила она. И выкинула наружу нечто вроде ковровой дорожки — чёрного цвета и словно бы из чешуек. Та развернулась и, подобно слепой от сотворения змее, поползла к нам. Я заступил собою Майку и сказал:

— Будем резать, будем бить… Не бойся. Знаешь «Enige benige»?

— Удвоение? — переспросила Майка. — Знаю, а как же.

— Тогда говорим хором: сначала мелкую мебель, потом вилки, потом еду, они запутаются, и… и ты убежишь.

— А ты? — спросила Майка.

— А я уже прибежал и чист перед всяким судом, — почти храбро ответил я. — Ну, давай!

— Enige benige стул! — проорали мы. Сделалось четыре табуретки. Дорожка растерялась — ибо все они прилипли к ней намертво, уж это я знаю.

— Enige benige нож! — прокричали мы вновь и два, и три, и четыре раза — и Эммины ножи пронзили тропу смертельно, больше дюжины раз.

— Enige benige… — начали мы, а дорожка вдруг стала растекаться, подобно смоле. Стремясь ко мне всё ближе.

— Ну! — сказал я Майке резче, чем хотелось. — Беги! А то…

И тут карета и кукла замерли, застыли, будто вмёрзли во мгновение — было видно, как вращаются, не моргая, кукольные глазки.

Из проёма распахнутой двери полился свет — поначалу слабый, затем уверенный.

— Остатний раз… — раздалось из него. — Остатний раз терплю. То провокация и мало не шантаж на кревных… Так и скажи вшистким тамтым: абсолютно сфиксовалисъ. Ставят з себя дуче. Пнутся! Загнали на суд файталапу и рады з того непомерно. С кем те перегоны, видели? Боги и комашка… Смотрел в его мыслях? Там скрозь банбелки и бальонки… А вы… Вышейшие! Такое! Суд! Встыд! Аус!^[171]

Из пряничной двери, и вовсе в ясном свете, сперва выпорхнул долговязый бурсак-мортус Брондза Бургон. Сияющий и вихрастый. К страшным, бурым голенищам сапог его были привязаны крылышки. Слюдяные и жёсткие.

— Радуйся, Майстер, — сказал бывший жук. — Несу тебе светлую весть!

И Брондза споткнулся.

В пряничную дверь, всю расплывшуюся и надтреснутую, неторопливо вошёл сероглазый Гермий, одетый очень даже модно — в дутую финскую куртку, джинсы и легкомысленные кроссовки. Следом за ним шла бабушка. Моя. Бабушка Лена. В абсолютно прозрачном сером пальто, чёрной беретке и допотопных ботиках. С букетом маков в руках. Очень красивым букетом.

Я бросился к ней словно в детстве — раскинув руки — сообразив не вовремя, что этот я плакать не может, почти забыл как…

Бабушка отстранила меня, не глядя, и склонилась перед Майкой.

Та в растерянности чихнула.

— Ходи здоровое, одважное дзецко^[172], — печально сказала бабушка Лена. — Сколько терпенья. Сколько страданий. Но тераз шпи…^[173] — она легонько подула Майке на макушку. Девочка глубоко и счастливо вздохнула и обмякла — доверчиво. Бабушка подхватила спящую.

— Посижу над дзецком хвыльку часу, — сказала бабушка нам, — чекайте тутай. Попантруйте.^[174]

— Так и быть, — сказал Гермий. — Этим временем мой посланец научится стеречь души. Занятие нужное.

Божик кивнул, сделал шаг и споткнулся. Крылышки на чоботах его зазвенели, и что-то хрустнуло под сапогом — Божик отскочил в сторону, и под ногой его хрустнуло вновь. Затем прошелестел вздох, протяжный — так могла бы горевать тень.

— Растоптал ведьмины очи, — торжественно заметил я. — Оно теперь слипко.

Бабушка вышла из комнаты. Маковые лепестки летели вслед ей.

Тут в проёме нарисованной двери послышался топот, что-то сверкнуло, затрещало, выкатилось яблочко, а затем… Солнце и Месяц, бывшие пряники — нынче девочка и мальчик, в расшитых одежонках и кожаных башмаках, выскочили к нам. Месяц прижимал к себе две синие фляжечки. Стеклянные. С высоким узким горлом и чёрной пробкой в нём.

Я сразу догадался, что бутылки заткнули они бузиной. Веточками её…

— Думали, вас съели, — делано равнодушно сказал я. — Радуйтесь, теперь…

— Радуйся, Майстер! — хлопая небесного цвета глазами, воскликнула Солнце. — Мы не виноваты!

— Учили, но забыли, — поддакнул я.

— У источника засада. И дорога к нему изменилась… Мы несколько часов шли не той тропой! — продолжила восклицание Солнце.

— Так торопились, — поддержал сестру Месяц.

— Чуть не схватили нас, — закончила она. — Сплошные страхи!

— Вас хорошо посылать только за смертью, — прошипел я. — Давайте фляжки сюда, быстро! Уже никаких сил нет ждать! Раз в жизни попросил… И то… сплошные страхи.

— Вот! — торжественно заявили братец и сестрица.

Я принял из рук их старинное стекло. Вода во фляжечках плескалась бесшумно, пуская ртутные на вид пузырьки. Пробка сидела плотно.