Дни яблок

До сеанса было ещё добрых полчаса, жужжание блендера звало меня наверх — к красивому стаканчику с трубочкой, шапкой молочной пены и шоколадной посыпкой.

Я поспешил вверх по крапчатой лесенке из искусственного мрамора, модной в архитектурно легкомысленных шестидесятых, и мне показалось, что за спиной кто-то шаркнул ногой и хихикнул. Я обернулся. Хотя твердо знаю — оборачиваться скверно вообще, а в эти дни — опасно; позади шагает смерть. В этот раз смерти за спиной не оказалось. За спиной вообще никого не было — абсолютно пустой лестничный пролёт.

Я поднялся в фойе. Впереди исходил ароматами кофе, шоколада и молочного коктейля высокий шинквас киношной кафешки. За стойкой тощая девица тыкала пальцами в пузатую кофемолку-кофеварку, похожую на небольшой танк. Кофейные зёрна утягивались вниз, в воронку, отчаянно хрустели и становились основой для всяких там «двойных половинок». Я влез на высокий тёмно-красный стул.

Кофемолка перестала рычать, тоненько прожужжала и затихла.

— Помолола, собака, — удовлетворенно сказала девушка. — Так, мальчики, слушаю вас…

«Сегодня все психи, — подумал я, — это от снега».

— Мне коктейль и половинку, — заявил я и одарил прилавок рублёвой купюрой. Девушка потёрла переносицу и ненатурально повела головой — хрустнули суставы.

— Странно, — спросила она. — Ты один? Только что вас было трое…

— Это тени, — сказал я, сам не зная, как прав. — Тени от снега. А вас зовут Оля?

— В общем, да, — сказала девушка, цепко ухватив рубль. — Но многие называют меня Лена, почему — не знаю.

И она дернула рычаг машины. В невидимую мне чашку с шипением полился кофе.

— А ты догадался или как? — спросила она, уставясь вниз.

— Это всё потому, что у вас два ангела, — авторитетно заметил я. — Ангел Елена сильнее.

— На тебе твой кофе, — мрачно сказала девица, — и не дури мне мозги.

А потом она включила миксер, чтобы взбить коктейль. Молочный. Мне.

Перебивая ароматы кофе, по фойе разнёсся сильный кислый запах. У меня подкатило к горлу.

— Не поняла! — с вызовом сказала Оля, она же Лена. — Что за фигня какая-то вообще.

Она выключила миксер и осторожно приподняла крышку. Я чудом удержался на стуле.

— Скисло, — мрачно констатировала барменша и посмотрела на меня похожими на кофейные зёрна — тёмными и блестящими глазами. — Собака.

Я судорожно цедил горечь из чашечки.

— Не, ну вообще, — сказала девушка и, обернувшись, сунулась в холодильник. Из него она извлекла несколько бутылок с молоком и рядочком выставила их на стойку — серебряные фольга-крышки подозрительно вздулись. Продавщица хмыкнула и красным ногтиком колупнула одну из них. «Ой!» — только и успела сказать она мгновение спустя.

Бутылка подскочила на месте, упала набок и выстрелила вдоль прилавка зловонной мутной жижей.

— Мася моя! — потрясённо сказала буфетчица. — Сколько живу, такого не видела.

За моей спиной кто-то вновь хихикнул подозрительно знакомым голосом.

Отделяющие зрительный зал от фойе бордовые бархатные портьеры зашевелились. Я, устав от неожиданностей, протянул руку и только хотел прошептать Слово, как из-за завесы бочком вышла усушенная годами дама в очках и безобразии в рыжую полоску и взвизгнула:

— Оля! Что так воняет!?

— Вас, Зоя Степановна, не было, так и не воняло, — зловеще буркнула девушка и вынула из-под стойки ведро…

— Чего вы тут расселись, ребята? — визганула женщина и помахала у носа крошечным платочком. — Видите, ЧП!

— ЧП я вижу, — сказал я, разглядывая даму, — очень даже хорошо. А сдачу нет.

— На! На тебе твой полтинник, — злобно сказала барменша Оля. — Мне он и не нужен совсем.

— Вас что, часто тошнит? — ответил я ей. Серая тень знания коснулась моих глаз. — И… и ещё вы часто, э-э-э, бегаете?

Самовяз в полоску подобралась поближе и вытянула в мою сторону жилистую шею, украшенную бархоткой.

Барменша вынырнула из-под прилавка, появление её сопровождал грохот бутылок в ведре.

— Как ты знаешь? — неуверенно спросила она и потрогала яркую клипсу пальцами.

— Знаю и всё, — ответил я. — с вас ещё тридцать копеек, я коктейля не пил.

— И что делать? — тревожно спросила Оля, выложив на прилавок две серебряные монетки.

— Рожать… — убеждённо шепнул я, — аборт грех. Убийство.

— Что ты понимаешь… — сказала в отчаяньи девушка и впилась в меня взглядом. — Может, ты так шутишь, мальчик, да? Тебя Толик послал? Или Борис?

— Никто меня не посылал, — обиженно ответил я и наконец вернул ей чашечку, — но, наверное, Борис.

— Вот блин! — сказала девушка. — Шо делать?! У него матушка — еврейка.

— Назовите дочку, как её, — предложил я и слез с высокого стула.

— Ещё и девка, ужас какой, — покачнулась Оля-Лена, — знала я, я знала, я жопой чувствовала!

Вытертая дама покачивалась в портьерах около словно паук, тщательно выставив в нашу сторону большое, оттопыренное ухо.

— От профура! Залетела-таки, — шепнула она радостно.

Я пересёк фойе, уселся на странном сооружении — табурете-гусенице, у окна, отодвинул край французской шторы и стал смотреть вниз — на улицу.

На улице, на тротуаре, среди пешеходов и листьев, стоял какой-то нестриженый темноволосый мальчик и смотрел вверх — на меня.