Дни яблок

— Постараемся без «но», — сказал я. — Хорошо, ладно: скажу. Так, с понта, подобное не встретишь. Я постараюсь его… это… называть пока не хочу — вышелушить, только оно такое… старое… сильное, хитрее меня. Будет хорошо вам стоить, — ответил я. — Надеюсь, вы понимаете меня правильно, в этот раз.

— Я, — ответил он, — всё понял. Я не деньгами, а вот, — и он достал из-под тахты коробку, с усилием, надо сказать, достал. — Поблагодарю. Вот. Из Венгрии привёз, «Орион». Но это в случае видимого успеха.

Коробка заинтересовала меня более чем.

Отнесите, пожалуйста, в другую комнату, — попросил я Юрия Ивановича, — и там припрячьте его. Спасибо.

— Корейская трубка? — спросил он по дороге.

— Ага… — откликнулся я. — Именно.

«Цена препятствия, — подумал я. — Вот слово и сказано. Осталось дело».

Я знаю, и знание моё печально.

— Назови имя, — спросил я у того, что наливалось давней яростью у меня за спиной.

— А… а… Лиза? — спросил вернувшийся Ткачук. — Я вот думаю, думаю, — начал он.

— Надо надеяться, — сказал я. — Будем верить, что у меня… хватит мозгов.

— А если нет? — поинтересовался он.

— Тогда ноль три сначала и ноль два потом, мне и девочке, — ответил я. — В худшем случае — психбригаду, ей.

— Нет, так не бывает, — вдруг сказал он. — Я сейчас понял всё. Это… — Он опять сложил ладонь к ладони и пальцами потёр нос. — Это гипноз… Внушение. Вымогательство. Бред!

— А у вас за спиной мультик, да, — бесцветно сказал я. — Мне вот страшно, а вам?

Он оглянулся, и выглядело это смешно — глава семейства волновался и тёр сложенными ладонями нос — так и замер немного наклонясь, отчего вся поза получилась угодливой.

Кукла слезла со стола, поболтала изящно обутыми ножками, спускаясь с кресла и, неизменно радушная, улыбчивая и доброжелательная, шла к нам, беззвучно. Впрочем, не совсем — немного поскрипывала. Мебельно так… Солидно.

— Ремацизма, — потрясённо сказал я. Бабушкино, кстати, слово. Так она меня обзывала, стоило мне охнуть про спину, например, или колено…

Злое изваяние надменно обратило ко мне улыбающееся лицо.

— Вовсе нет, — прохладно сказала кукла. — Мне не больно. Совсем. И хватит сил, вполне. Спасибо.

В руках у меня была только чашка с недопитым кофе, всего лишь. А полагается не появляться где-либо без соли, воды, ореховой палочки, воска — да кто же выполняет их, эти правила. Каждому своё невыполнимое испытание и котёл смолы в придачу.

— Выйдите, — прошептал я.

— А? — обалдело сказал Ткачук. — Как? Ку… куда? Чего она… ходит? Кто разрешил!? — почти крикнул он и сорвался на фальцет.

И тут она ответила, не словом, но делом — явила десятую часть своих сил, можно сказать…

Кукла словно встала на цыпочки — или подросла, хищно воздела руки, подносик свалился с них на пол, протарахтел кратко, и пока мы наблюдали за этой жестянкой, Шоколадница зарядила по мне чем-то определённо мерзким, в смысле закляла, вербально, ну, устно — попыталась, по крайней мере. У меня чуть уши не оторвало… И зубы лязгнули. Настольная лампа выдала яркую вспышку и взорвалась красивой стеклянной пылью. Я видел, как, согнувшись в три погибели, выползает Юрий Иванович из собственного кабинета, как за окнами тёмно-серой пеленой стягиваются тучи, как призраки вперемешку с бурыми листьями бьются в окно…

— Значит, так, да? — мстительно сказал я. — С позиции силы? Ну-ну…

Сначала мне удалось с книжкой, они редко меня подводят. Мне удалось обрушить на фарфоровую дрянь не одну книжку, а три. Альбомы, кстати, Бидструпа — большой формат, редкая редкость, для изваяний болезненно, очень — даже и для ходячих. Кукла ахнула, замахала ручонками, завертелась — потеряла инициативу. Дар явился ко мне — полностью.

— Не прошу, а требую: кровью, дыханием, желанием, — сказал я в чашку. — Четыре ветра, три земли — лежала незнама, стань за адама. Жизнь моя полна в тебе. Тут и аминь.

Опять пришлось кусать себя за губу, откусывать кусочек ногтя, плевать и цыкать зубом… Никакой культуры творения, что да, то да. К тому же грязь на полу — ведь я вывернул на порог всё, что было в чашке — сахар и гущу. И даже успел всю эту липкую черноту разделить на несколько крошечных кучек, пока Шоколадница превращала Бидструпа в пыль.

Потом, этого совсем краткого времени мне хватило, чтобы начертить на пороге комнаты несколько знаков из тех, что возникают на стенах или светятся, не сгорая, — их ещё читают справа-налево, многие из них… ну, цихошa… ша… тсс.

Кучки сахарнокофейной гущи потрепетали на полу, словно сонные мотыльки, а затем оформились в некоторое подобие пластмассовых воинов, по пятнадцать копеек каждый. Храбрая четвёрка склонилась перед демиургом, в смысле — липкие создания решили послушать свои задания на сегодня.

— Итак, — сказал я и указал на Шоколадницу. — Сделайте ей столько печалей, сколько успеете, и три неприятности сверх того. Воля моя такова. Вперёд, гушлики!

Кукла чуть не вывернула шею, водя подслеповатыми глазами, затем насторожилась и явно двинулась на звук моего голоса, за что и поплатилась, как всякое существо, слепое во зле.