Дни яблок

Такое место в любое время.

Это было настоящим, недавно… Неторопливые дни, вся эта осенняя ожидаемая непогода с нездоровьем и ближними холодами, зима — всегда бесконечная и прекрасная до смерти, все вёсны… вербы-сёстры, берёзы и проталины. Вечнозелёный барвинок на могилках, затем май, отдаривающийся ландышами, стрижами и пионами, чтобы уйти в июнь и кануть летней суетой и пылью. И почти карнавал: шиповник, липа, жасмин — каждый ждёт своего выхода и успевает в срок. Ночи, поначалу почти белые — позже звёздные, и уже земляника, а малина будет долго, и любые объясненья откладываются на потом, до осени — когда зима покажет, и руки дойдут посмотреть, но, быть может, и не к спеху.

Я тогда, до всей нашей эры, нарисовал василёк, она гвоздичку — мелками, мелкими линиями. Маленькие метки, восковые мелки, два цветка — красный и синий, на стене, в торце балкона.

— Это как герб, — сказала Инга. — Ты не совсем правильно нарисовал, конечно же.

— Зато твой выше, — успокоил я.

— На три кирпича, — загордилась она. — Придвинь ящики обратно. Пусть никто не знает. Будет цветочная тайна такая, — она помолчала и закончила: — Как раньше флирт…

Кстати, никто и не узнал. Ящики до сих пор там — из них растет вьюнок. Лёгкое растение.

— Млечная река, два мелка, низкие берега… — сказал я, и цветы скрылись от прямого солнца надолго.

— … Что ты там вечно бормочешь? — подозрительно спросила Инга. — Я от тебя в двух шагах, а ничего не разберу…

— Неважно, — отоврался я. — Потом расскажу. Я купил эклеры, маленькие такие, если быстро найдёшь — твои. Все-все-все.

— Сразу бы так, — буркнула Инга. — Погоди, я настроюсь… Что такое розовый холм?

— Вот, как раз там, где баобабы вышли на склон, — сказал я.

Инта фыркнула и унеслась на поиски.

— Кто положил куриную голову в мой стол? — донёсся вопль.

Я хихикнул.

Послышался стук дверок из кухни, хлопнула дверца холодильника — и встреча с совсем не страшным сушёным крабом прошла в визжании. Тогда она, откричав на краба, нашла эклеры. И подарок. Она угадывает, не очень легко, но угадывает.

… Инга родилась в мае, на Троицу, когда на пол стелят осот и любисток, а некоторые, вроде меня, тайком рассыпают по углам мак — «на дзелене зилля». Инге часто дарили всякое зелёное почему-то. Тогда. До всего. Сравнительно недавно… Теперь между нами два моря, пролив со скрипучим названием, а ещё всё детство и половина жизни в придачу…

— Припёрся? — прокричала Инга из комнаты, заслышав шаги мои в коридоре. — Поешь быстренько и кабанчиком за покупками. Плов в духовке.

Я шмыгнул к себе и припрятал принесённую добычу. Из кладовки донеслось нестройное пряничное: «Вале!»

Затем пошёл я на голос сестры моей, спрашивающий сварливо: «Куда опять делся зелёный батник, хаки который? И водолазка, та, чёрная? Опять схватил, скотина?»

— Я собираюсь. Поезд через четыре часа, — заявила «Инезилья». — Если ты опять будешь тут стоять и балабонить, я всё забуду.

— Уедешь в тапочках, — ответил я. — Оно, конечно, по-пенсионерски, а что делать, ведь склероз же. Ты взяла стельки и калькулятор? А градусник?

В комнату прошмыгнула сытно поевшая Бася и радостно улеглась в раскрытый чемодан маленьким, семикилограммовым клубочком. Кошки любят чистые вещи…

— Свитер в клетку… — сказала Тина мрачно. — Только-только отчистила от неё…

— Будет чем заняться в поезде, — угодливо сообщил я. — Или ты берёшь с собой учебники? Это правильно, ими удобно кидать на поражение… Хотя, вот конспект…

— Сашка, — сказала сердитая сестра моя. — Иди займись своим делом. Мама тебе целый список начертила, между прочим, на три магазина. Разве не видишь — мне некогда. Я тороплюсь. И кошку прихвати, она же развалилась на весь чемодан. Безобразие. И шерсть!

Мы не простились. Я понял, когда вернулся.

Стоило ли ходить в овощной и другие, малоинтересные места, чтобы понять, что не посидел с сестрой на дорожку и что она забыла зонтик? Так торопилась.

Должно быть, Гамелина тоже торопилась и сильно. Все пролёты — с третьего по шестой, были усеяны крошками — на площадке, перед нашей лестницей лежало растоптанное в прах печеньице. Пахло имбирём.

Квартира стояла нараспашку, из кухни доносились голоса. Запахи усложнились, тянуло не только имбирём, но и корицей с кардамоном. Ещё мясом.

— А масло лучше потереть, — наставительно говорила мама. — На вот этой, крупной, тёрке.

— Чтобы получилась такая спиральная стружка? — деловито вопрошала Гамелина. — Её ещё очень удобно намазывать на гренки.

— Совершенно верно, Анечка, — журчала мама, явно восхитясь Аниным ударением на «и».

Встречать меня вышла перманентно ревнующая Бася и горестно мяукнула.

— Я тебя не забываю, — шёпотом заметил ей я, порывшись в остро пахнущем кровью кулёчке, извлёк оттуда куриную голову и выдал хищнику порцию счастия.

Кошка, радостно рыча, ускакала в кухню, чтобы расправиться с трофеем. Голоса смолкли.

Я хлопнул одной дверью, затем второй.

— Сашка дома! — удовлетворенно сказала мама. — Только он может кормить животину лишь бы где.

— Кошка ест на кухне! Сколько можно просить — не называй меня Сашкой! — прокричал я из коридора. — Заберите у меня сумки!