Дни испытаний

«Мина!» — мелькнула в голове Ковалева жуткая мысль. Он почувствовал, как по спине поползли холодные мурашки. Не попадись ему случайно этот спасительный маленький окурок, он обязательно задел бы шнурок и погиб бы глупо и бессмысленно, не выполнив задания!

— Чорт возьми! — сказал он вслух, чтобы подбодрить себя, и криво усмехнулся. — Чуть–чуть не вознесся к господу богу без пересадки. Однако ж я счастливый. Везет мне здесь, не то что в козла.

Широко расставляя ноги, чтобы не мешали железные когти, он вперевалку подошел к столбу и осторожно перекусил кусачками шнурок. Теперь, когда опасность миновала, он не хотел терять времени на разрядку мины, тем более, что когти связывали его движения. Чтобы не искать потом шнурок, он привязал к его концу валявшуюся здесь же ветку и, нагнувшись, отложил ее подальше от столба. Через несколько секунд он был уже у оборванных проводов.

Быстро подключив аппарат, он вызвал штаб.

— Перепел, Перепел, Перепел, — повторял он в трубку позывные. — Перепел, Перепел, слушай… Я — Чайка, я — Чайка…

Называя себя, он невольно улыбнулся. Его птичье положение сейчас как нельзя более подходило к этому названию. Но он подумал, что, сидя на своем столбе, он больше похож на воробья, чем на чайку.

— Перепел слушает. У телефона дежурный Вербицкий… Почему молчали раньше? — донесся, наконец, из трубки далекий голос, заставивший Ковалева радостно вздрогнуть.

— Говорит Чайка, — взволнованно заторопился он. — У телефона младший лейтенант Ковалев… На базу ночью совершено нападение. Доложите командиру полка, что лейтенант Ростовцев просит подкрепления… Противник испортил связь. Он…

В этот момент тишину рассвета нарушила короткая очередь автомата. Над головой Ковалева что–то свистнуло. Столб загудел от удара, и щепка, отбитая пулей, ударила в лицо. Не выпуская трубки, Ковалев повернулся в сторону выстрелов. Метрах в ста от него по дороге от мостика бежал человек. Ковалев переместился так, чтобы столб защищал его от выстрелов и, наблюдая за бегущим, лихорадочно закричал в трубку:

— Противник имеет миномет. Положение базы тяжелое… Я говорю с вами со столба у мостика, в восьми километрах от базы… Подвергся обстрелу. Кончаю, до свидания… Обязательно дайте подкрепление… — Он бросил ставший ненужным аппарат и поспешно стал спускаться. От того, что Ковалев торопился, когти цеплялись друг за друга, скользили. Бегущий почему–то больше не стрелял. До земли оставалось все меньше. Казалось, что время идет бессовестно медленно. Полтора метра… метр… полметра… В голове билась только одна мысль:

«Скорее, скорее, как можно скорее…»

Нужно было еще освободиться от мешавших когтей. Наконец, ноги Ковалева коснулись снега. Он нагнулся к пряжкам. У самого уха что–то стукнуло. Он увидел, как в дерево впился узкий финский нож с полированной костяной ручкой. Лезвие хищно блестело и дрожало от удара. Ковалев не успел выпрямиться. Кто–то сзади навалился на него всей тяжестью. Опрокидываясь, он заметил подбегавшего со стороны дороги человека, который стрелял по нему, когда он был еще наверху.

«Значит, их двое, — подумал Ковалев, пытаясь достать из кармана пистолет. — Неужели конец?.. Нет, врешь!»

Наваливаясь сверху, кто–то схватил его за плечи. Внезапно он почувствовал острую боль и понял, что это оттого, что ему выворачивают руку. Он попытался вырваться, но когти, которые он не успел снять, связывали ноги, делая его неспособным к сопротивлению. Слабо хрустнула разрываемая материя халата. Пистолет, запутавшийся в кармане, не вынимался. Ковалев рванулся еще раз из последних сил, чтобы освободить правую руку. Освободив ее, он ткнул кулаком наугад и по тому, как засопел нападавший, понял, что удар попал в цель. Сознание этого доставило ему какое–то наслаждение. Он хотел повернуться и ударить еще раз, но новый противник, подбежав, с хода перехватил его руку.

«Теперь — все, теперь — конец! — пронеслось в голове Ковалева, и он сразу как–то обессилел, чувствуя, что ему скручивают руки за спину. — Живьем хотят взять, гады!»

— Не дамся живьем, сволочи! — зарычал он вдруг. — Не дамся!

Боль, обида и бешенство на то, что приходится погибать так глупо, придали ему силы. Нечеловеческим усилием он снова высвободил руки. От напряжения застучало в висках, перед глазами побежали разноцветные круги. Шапка слетела с головы, волосы рассыпались и лезли на глаза. — Не дамся живьем! — снова прохрипел он. — Погибать так вместе, сволочи!

С надеждой он смотрел на лежавший неподалеку сучок с привязанным шнурком от мины. Сучок был близко, но все–таки недостаточно близко, чтобы до него дотянуться рукой.

«Еще немного, еще чуть–чуть», — билась мысль в его мозгу.

Ощущения стали как–то необычайно остры и ясны. И заснеженный куст, и камень, и его ноги, скованные как кандалами этим проклятым железом, и лыжи, лежавшие вместе с автоматом, и утро, поднимавшееся над оврагом, — все это запечатлелось в его памяти. В отчаянном броске он метнулся всем телом и с необычайной злостью и своеобразным удовлетворением почувствовал в руке желанный сучок.