Дни испытаний

— Переверни коробку!

Голубовскому казалось, что ленту Антонов вставляет слишком долго. Выглянув, он заметил, как к ним бегут люди. Они были пока далеко, но с каждой секундой приближались, и Голубовский подумал, что их очень много. Если они придут сюда и застанут его за пулеметом, тогда — смерть!

— Стреляйте же! — беспокойно поторопил он Антонова, не понимая, почему тот медлит. — Стреляйте!

— Погоди.

Закусив губы, Антонов напряженно выжидал. Наконец, давнул гашетку и, упираясь локтями, веером повел стволом пулемета.

Цепь залегла.

Антонов пачками вел прицельный огонь, удерживая финнов в снегу. Кое–кто попытался подняться, но сержант, ударив по флангу, снова прижал поднявшихся к земле. И тогда они начали ответный обстрел. Опять засвистел воздух, и вокруг поднялись облачки снежной пыли. Загудел от попадания пулеметный щит, и пуля, взвыв, ушла рикошетом.

Голубовский отпрянул за угол. Антонов повернул к нему голову со строгими прищуренными глазами:

— Куда? Боишь…

Он не окончил и вдруг, не выпуская рукояток, захрипев, мягко осел на землю…

Ростовцев, обеспокоенный молчанием пулемета, выскочил из траншеи и отбежал на несколько шагов, чтобы посмотреть на происходящее. Он увидел, как заметалась у бревенчатой стены дома белая фигура Голубовского, и понял все.

«Струсил, опять струсил», — подумал он и, выпрямляясь во весь рост, кинулся вперед. По пути, обернувшись к траншее, он крикнул как можно громче:

— Тимошихин, за мной! Скорее!

Он бежал, не разбирая дороги, спотыкаясь, проваливаясь в снегу, не обращая внимания на обстрел. От быстроты теперь зависело очень многое.

Заметив его, Голубовский кинулся навстречу, словно видя в этом спасение.

— Куда? — закричал Ростовцев и впервые за все время прибавил крепкое ругательство. — Куда? Назад к пулемету! Трус!.. Назад!.. — он выхватил пистолет и взмахнул им в воздухе.

Не слыша его слов, Голубовский в нерешительности остановился.

— Назад! — хрипло повторил Ростовцев, приближаясь. — Под суд захотел, трус?..

Только сейчас понял Голубовский смысл происшедшего. Он вспомнил строгое лицо Антонова и его жесткое предупреждение. Воентрибунал! Конечно, потому что им нет никакого дела до его жизни. Им важно лишь то, что он покинул поле боя, подвел взвод… И холодок ужаса, поселившийся в нем раньше, превратился в панику. Мелкая дрожь ударила в ноги, и он сразу забыл обо всем, что касалось других. Ему страшно захотелось жить самому, жить во что бы то ни стало.

И вдруг далекая и еще неясная мысль показалась ему спасением. Он бросил автомат и метнулся в сторону, поднимая руки, чтобы показать, что не имеет оружия. Споткнувшись, он упал, тут же поднялся и опять побежал.

«Что это? — спросил себя Ростовцев, не веря своей догадке. — Куда он? Неужели — к ним?.. Негодяй!..»

Он снова окликнул старшину, но тот не остановился.

Его пистолет поднялся словно сам собой. Силой отдачи бросило вверх руку. Он выстрелил еще и еще, потом, не задерживаясь, побежал дальше.

Приближаясь к пулемету, Ростовцев подумал только одно:

«Успел!»

Задыхаясь, он с хода кинулся на землю и поспешно, но осторожно отодвинул тело Антонова. Что–то зацокало рядом, но пулемет был уже в его руках, и начатая сержантом лента, дергаясь, поползла из коробки.

— Та–та–та‑та–та…

Рослые фигуры замерли, остановились. Смешавшись, повернули обратно. Теперь это была беспорядочная толпа.

— Не уйдешь, не уйдешь, — возбужденно повторял шопотом Ростовцев. С помощью подоспевшего Тимошихина, торопясь, он сменил ленту и опять приник к рукояткам: — Теперь не уйдешь! Поздно!..

— Та–та–та‑та–та…

Наступившая затем тишина казалась неестественной. Устало опустив руки, Ростовцев осмотрелся.

Было спокойное солнечное утро. С крыши домика падали редкие капли. Одна из них случайно скользнула на его разгоряченную щеку. Впереди расстилался крупитчатый снежный наст, и то там, то здесь на нем виднелись неподвижно застывшие тела. Больше всего их было вблизи.

— А здорово вы его, товарищ лейтенант, — проговорил неожиданно Тимошихин, застегивая наполовину пустую патронную коробку.

Ростовцев понял, что он говорит о Голубовском. Он вспомнил распластавшееся на снегу тело старшины и почему–то вздохнул. Ему захотелось узнать, как относится к его поступку Тимошихин. Он поднял глаза и встретил спокойный, как само утро, взгляд пожилого солдата. Тимошихин словно понял его мысль и с расстановкой ответил на вопрос, который Ростовцев не решился произнести вслух:

— Что ж, товарищ лейтенант, все правильно… Так и надо. — Он помолчал и добавил: — А сержанта нашего жалко. Стоящий человек был. Даром что молодой.

Он опустил глаза, вздохнул и снял каску. Ростовцев невольно последовал его примеру. Молча они смотрели на тело Антонова, лежавшее вниз лицом. Пальцы одной его руки случайно покоились на металлическом колесе станка пулемета, словно и после смерти он не хотел расставаться со своим оружием.

Ростовцев первым надел каску.

— Ну, Тимошихин, пойдемте назад. Делать здесь больше нечего. — Он поднялся и замер, напряженно прислушиваясь.

Издали, как раз оттуда, где должно было находиться шоссе, донеслись звуки яростной перестрелки.