Читаем Дни испытаний полностью

— Действительно, она славная и, пожалуй, красивая, — произнес он вслух. Оттого, что эта мысль пришла к нему дважды подряд, он вдруг рассердился и придвинул книгу ближе, стараясь сосредоточиться. И словно кто–то другой опять подсказал ему новую фразу: — «Она пишет письмо другу. Пишет другу…»

— Нет, повидимому, я сегодня устал, — сказал он самому себе.

Он придвинул часы. Следя за движением секундной стрелки, привычно отыскал пульс и, считая его, думал о чем–то другом. Пульс был нормальным. Разобрав стоявшую в углу постель, он залез под одеяло, не выключая света. Тепло постели приятно убаюкивало. Он потянулся как человек, уставший за день и получивший, наконец, заслуженный отдых, и закрыл глаза.

Разбудил его настойчивый стук в дверь.

— Пожалуйста, — разрешил он, не вставая с кровати. — В чем дело? — спросил он вошедшую сестру.

— Поступила новая партия раненых. Сейчас идет выгрузка. Я хотела вас предупредить.

— Хорошо, спасибо. Истории болезни направляемых в наше отделение принесите мне. А потом и больных посмотрим…

От сна глаза слипались, и в них было ощущение песка. Чтобы размяться, он несколько раз присел. Запыхавшись, он почувствовал себя опять свежим и бодрым. Он уже привык приводить себя в нормальное состояние подобным способом всякий раз, когда обстоятельства требовали перерыва в отдыхе. Это случалось почти каждое дежурство. Умение быстро переключаться от отдыха к работе было необходимо. Но это не обременяло его, потому что каждый раз, когда он просыпался таким образом, его заполняло предвкушение интересного дела, своеобразный азарт борьбы, ожидание необычного.

Подойдя к столику сестры, он спросил:

— Принесли документацию?

— Да, доктор. Вот… — она протянула ему пачку бумаг.

— Сколько человек поступило?

— К нам десять.

— Есть температурящие?

— Двое. У одного 39,6. Я снова поставила термометр.

— Хорошо. — Ветров быстро просматривал истории болезни и откладывал их в сторону. На последней он задержался и произнес: — Открытый перелом бедра… Гм… С разможжением мягких тканей… Гм… Странно, для чего его эвакуировали? Это же нетранспортабельный больной! — он покачал головой и вновь погрузился в чтение: — Да тут еще один диагноз: «осколочное ранение мягких тканей шеи…» Здорово его, беднягу, угостило. Интересно, кто это?.. Звание — лейтенант, должность… — он читал историю болезни с конца и добрался до фамилии в последнюю очередь.

— Это тот самый, у которого высокая температура, — пояснила сестра.

Не отвечая, Ветров прочитал фамилию больного и удивленно поднял брови. Он опустил листок на стол, но потом вновь поднес его к глазам. Его лицо настолько выражало недоумение, что сестра тревожно спросила:

— Что такое? Какая–нибудь ошибка?

Ветров, словно не расслышав, смотрел куда–то в сторону. Потом, нервно куснув губу, проговорил:

— Какая чепуха получается… Где он?

— Кто? — не поняла Тамара.

— Да этот больной… Ростовцев, Борис Николаевич, лейтенант? Где он?

— Положен в маленькой палате. Я ему поставила термометр. Еще рано…

— Все равно. Пойдемте к нему сейчас же! Пойдемте… Хотя, подождите. Надо придти в себя. Это так неожиданно, так странно… Не удивляйтесь, пожалуйста, я все объясню потом…

Тамара, озадаченная поведением доктора, не мешала. Она стояла поодаль, ожидая его распоряжений. Чтобы помочь ему успокоиться, она осторожно произнесла:

— Вы, вероятно, знаете этого больного?..

— Еще бы! Еще бы мне не знать Бориса! — возбужденно воскликнул Ветров. — Вы и не предполагаете… С этим человеком мы вместе кончали школу. Мы жили с ним в одном городе. И мне его не знать!.. Ах, чорт! Мало ли госпиталей в России, так надо же, чтобы он попал именно в наш! Судьба какая–то… И так ему не повезло. Судя по тому, что написано здесь, — он снова взял со стола историю болезни, — положение серьезно. Вы видели его? Как он?

— Молчит… Мне не сказал ни слова.

— Это на него непохоже… Однако, пойдемте… — качая головой, он двинулся по коридору вслед за сестрой. — «Может быть, это не он? — пришла успокоительная мысль. — Разве мало Ростовцевых на свете… Но там сказано: «лейтенант», «Борис Николаевич»… И год рождения… Нет, он! Конечно, больше некому быть… А Рита? Какой будет удар для нее. И бывают же такие совпадения…»

В палате стояли две койки. Одна была свободной, на другой лежал человек, до плеч покрытый серым одеялом.

Ростовцев сильно изменился. Лицо его похудело, нос заострился, глаза ввалились. Шея до подбородка была забинтована толстым слоем белой марли. От этого он не мог поворачивать голову и лежал неподвижно, следя за вошедшими одними глазами. Несмотря на перемену, Ветров сразу узнал его по рассыпавшимся на подушке светлым волосам.

Крупными шагами подошел он к койке и протянул руку:

— Здравствуй, Борис! Узнаешь?

Раненый долго и пристально смотрел на посетителя лихорадочно блестящими глазами. В них не было ничего — ни удивления от неожиданной встречи, ни радости. Они блестели невыразительно, и Ветров подумал, что это — от повышенной температуры.

— Узнаешь? — повторил он, наклоняясь.

— Узнаю… Здравствуй… — прошептал Ростовцев одними губами. — Мне трудно говорить… Шея…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Белые одежды
Белые одежды

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

Владимир Дмитриевич Дудинцев , Джеймс Брэнч Кейбелл , Дэвид Кудлер

Фантастика / Проза / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фэнтези
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза