Дни испытаний

— Вам что, жизнь надоела, голубчик? — грубовато бросил хирург. — Хотите на тот свет отправиться?

— Пусть. Теперь… все равно…

— Не дурите! Вы — человек военный. Я и этот доктор — ваши начальники. Вы обязаны нам безоговорочно подчиняться. Мы желаем вам добра и спорить с нами бессмысленно! — Считая, что разговор окончен, он повернулся и перед тем, как выйти, бросил в сторону сестры: — Готовьтесь к ампутации!..

— Послушай, Юрий! — обратился раненый к оставшемуся Ветрову. — Ты же понимаешь… Этого нельзя!.. Понимаешь?.. Это… это… — он не докончил и закашлялся, морщась от нестерпимой боли. Успокоившись, он с каким–то отчаянием смотрел ему в глаза, надеясь отыскать в них что–нибудь спасительное.

Ветров попытался его успокоить. Он сказал, что волноваться рано, что это только предварительный осмотр и что, безусловно, будет сделано все, чтобы сохранить ногу. Но, говоря, он чувствовал себя неуверенно, и Ростовцев уловил в его голосе этот оттенок. Внезапно он упрямо сжал губы и отвернулся, молча думая о чем–то своем. Ветрову показалось, что он не верит ни единому его слову. Оборвав следующую фразу, он махнул рукой и вышел вслед за Михайловым. В ординаторской он застал его натягивающим шинель. Небрежно брошенный халат лежал рядом на стуле.

— Лев Аркадьевич, — обратился он, подходя к нему, — мне хотелось бы поговорить с вами. Вы не очень торопитесь?

Михайлов, застегиваясь, повернулся и недовольно сказал:

— Я хочу спать. Поговорим утром…

— Но это срочный разговор. Он касается больного, которого мы только что осматривали. Я хочу выяснить, как поступать с ним дальше.

Михайлов сердито сдвинул брови:

— Я не люблю повторяться, — произнес он. — Я уже сказал. Делайте ампутацию. О чем беседовать, если это единственное, что может его спасти. Доказать ему это я предоставляю вам. Если выживет — сам потом спасибо скажет… Всего хорошего… — он сделал шаг к двери.

Ветров почтительно, но твердо загородил ему дорогу.

— Простите, Лев Аркадьевич, но так ли необходима эта мера?

— Если бы этот вопрос задала мне невеста этого… как его… Ростовцева, то я бы стал ей объяснять. Но вы же — врач и человек, кажется, неглупый. Вы сами должны видеть.

— В том–то и дело, что я не вижу, — осторожно возразил Ветров. — Не вижу необходимости спешить.

Густые брови Михайлова сошлись у переносицы.

— Кажется, мне не удастся сегодня уйти до утра. Ну, хорошо, сядем… — расстегивая пуговицы шинели, он подошел к стулу, на котором лежал халат, отшвырнул его на кровать и размашисто уселся. — Что вы от меня хотите?

— Я ничего не хочу от вас, Лев Аркадьевич, — сказал Ветров, отходя от двери. — Я хочу взвесить и обсудить положение вместе с вами, как со старшим товарищем и руководителем. Вы подозреваете у больного…

— Газовую гангрену, — докончил Михайлов за него, картавя сильнее обычного. Раздражаясь, он переставал следить за своим произношением, и звук «р» у него не получался совершенно. — Да, я предполагаю у больного начало газовой гангрены и поэтому единственным выходом считаю ампутацию. Девяносто шансов из ста за то, что он умрет, если ее не сделать!

— Но остаются еще десять, — возразил Ветров, почему–то радуясь. — Почему бы не бороться за них?

— Потому, что завтра их станет меньше! Через сутки положение может измениться настолько, что даже и ампутация будет бесполезной.

— То, что будет через сутки, предполагать трудно!

— Когда вы проработаете пятнадцать лет и увидите столько случаев, сколько видел я, то и вы станете предполагать так же. А сейчас вы слишком молоды…

Начиная нервничать, Ветров сдержался. Меньше всего ему хотелось переносить спор на личную почву.

— Лев Аркадьевич, — сказал он, — я очень уважаю вас и ценю вашу опытность. Однако, мне кажется, что в данном случае можно использовать менее радикальные средства. Показания для ампутации при газовой гангрене, если даже мы и имеем дело с ней в данном случае, не являются абсолютными. Больной молод, организм его крепок, состояние, по–моему, не настолько безнадежное.

— А температуру в сорок градусов вы забыли? А смертность в шестьдесят процентов для вас не показатель? Загляните лучше в учебник!

— Простите, Лев Аркадьевич… Во–первых, температура только тридцать девять и семь, во–вторых, она могла повыситься от транспортировки больного, и, наконец, в‑третьих, я знаю учебник. Такую высокую смертность дают тяжелые формы. В более легких — предсказание более благоприятно. Кроме того, ранение больного только подозрительно на газовую инфекцию! Нельзя сейчас же сказать точно, что мы именно с ней имеем дело. Нельзя делать заключение на основании одних только пятен при отсутствии иных, более кардинальных симптомов…

— Завтра они появятся! — бросил Михайлов.

— Но сегодня их нет! — возразил Ветров.

— Когда они будут, станет поздно!

— Но когда их нет, делать ампутацию — значит перестраховывать себя!

Лицо Михайлова побагровело. Выпуклые глаза со злостью уперлись в собеседника. Он едва сдерживал гнев.

— Хорошо. Итак, я — перестраховщик! — произнес он ледяным голосом. — Хорошо. Что же предлагаете вы?