Дни испытаний

— Я предлагаю то же, что рекомендуется в подобных случаях по учебникам: обработку раны, широкое раскрытие, иммобилизацию; переливание одногруппной крови, внутривенное введение больших доз противогангренозной сыворотки; максимальный покой, наблюдение и создание наилучших моральных условий больному. И только, если это не поможет, и борьба за ваши же десять шансов будет бесполезной — ампутацию. Но это в самом последнем случае…

Чтобы не выдать волнения, Ветров крепко вцепился в спинку стула. Пальцы впивались в дерево, и это удерживало его от резкостей, которые захотелось бросить хирургу, не желавшему считаться ни с чем в своей погоне за процентами.

Ветров чувствовал, что вопрос об ампутации для его начальника сделался принципиальным. Но чем больше он разбирал положение больного, тем сильнее убеждался в своей правоте. По крайней мере, немедленное вмешательство было сейчас преждевременным, и это ему становилось все яснее.

— Лев Аркадьевич, — произнес он, понижая голос, — вы не должны на меня сердиться. Человек, который сейчас лежит в перевязочной и ждет решения своей участи, мне не чужой. По некоторым причинам, которых я не могу пока вам сказать, я обязан сделать для него и его близких все возможное, чтобы он остался полноценным для дальнейшей жизни. Он молод, до войны перед ним раскрывались широкие перспективы. Он отказался от всего и пошел на фронт добровольно. Его не пускали, но он добился своего и пошел, чтобы защищать нас с вами, свою родину, свой народ, свое искусство. В ту минуту он не задумывался о своей жизни. И если с ним случилось несчастье, мы с вами должны сделать все от нас зависящее. Отрезать ногу, спасти ему жизнь, этого для него мало. Этого мало и для родины… Вы бывали перед войной в московских театрах?

Михайлов, удивленный неожиданным вопросом, взглянул на собеседника исподлобья:

— Бывал. Но при чем тут…

— Вы, может быть, слышали там о новом теноре Ростовцеве? — прервал его Ветров.

— Подождите… Да, помню… Кажется, что–то говорили… Да, да, конечно… Что ж, это его родственник?

— Это он сам!

— Ага… — протянул Михайлов. — Вот в чем дело!.. Понимаю… Теперь понимаю, отчего вы так стараетесь. Вам хочется, чтобы потом, указывая на него пальцами, все говорили: «Смотрите, смотрите, его спас молодой неизвестный доселе хирург такой–то». Вы хотите, чтобы частичка его славы осветила и вас… Романтика, несовместимая с вашей специальностью! Глупое тщеславие! В погоне за славой вы погубите его!

— Вы меня не так поняли… — попытался возразить Ветров.

— Знаю, знаю… Если бы на его месте был кто–нибудь другой, менее известный, вы рассуждали бы иначе.

— Поверьте, что я поступил бы точно так же! — горячо воскликнул Ветров. — Я считаю себя прежде всего врачом…

Михайлов, не слушая, поднялся.

— Ну, довольно разговоров, — холодно сказал он. — Я не желаю, чтобы ваши предприятия повышали процент смертности во вверенном мне госпитале. За смертность отвечаю я… Я вас выслушал, как товарищ, а теперь, как ваш начальник, приказываю немедленно ампутировать бедро больному Ростовцеву. Голос его от этого не пострадает. После он сможет петь, сколько будет угодно, хоть по радио. А в перерывах пусть рассказывает, что вы его благодетель… Лучше остаться без ноги, чем отправиться на тот свет. Завтра утром доложите об исполнении приказания. Спокойной ночи!..

Ветрова взорвало.

— Подождите, — глухо сказал он, — ваше приказание я выполнять отказываюсь! Слышите? Отказываюсь!

— Что?

— Я отказываюсь выполнять преступные приказания! — почти крикнул Ветров, выведенный из себя.

— Я вас арестую, — запальчиво произнес майор, вскидывая голову.

— Вы не имеете на это права, — ответил Ветров. — Я отношусь к вольнонаемному составу пока…

Он видел, что теперь на первый план встало упорство. Сознание того, что принцип заслонил перед его начальником все остальное, бесило его неимоверно.

— Можете покинуть дежурство, — продолжал Михайлов. — Вы свободны. Я сам сделаю все, что нужно. Я кое–что понимаю в своей области. Не вам меня учить. Мои заслуги отмечены…

— Вы не сделаете ампутации, — тихо возразил Ветров.

— Почему?

— Пока я здесь, я не позволю этого!

— Хорошо, я прикажу силой убрать вас отсюда.

— Тогда завтра же я пишу рапорт по команде о преступности ваших действий. Именно о преступности! — Ветров употребил последний козырь из имеющихся в его распоряжении. Удар попал в цель. Майор струсил. Он понял, что зашел слишком далеко, но отступать было поздно. Он некоторое время молчал, не зная, что предпринять. Ветров, постепенно остывая, наблюдал за ним. Он понимал, что его начальник не решится идти на осложнения. Если бы Ветров действительно выполнил свою угрозу, началась бы переписка, разговоры, чего доброго приехала бы комиссия, и кто знает, как бы она посмотрела на это дело. Конечно, Михайлов был очень неплохим хирургом, но у кого не бывает ошибок? Сейчас для него было бы лучше всего махнуть на все это рукой и устраниться, предоставив Ветрову делать, что ему вздумается. Так и случилось.