Дни испытаний

В первой палате было неуютно. Пустые серые стены, большие окна, тоже почему-то серые, однообразные больничные одеяла, неровные кровати, – все это создавало скучную обстановку. Часть столиков была без салфеток, и на них ничего не стояло. Температурные доски висели на спинках кроватей как попало. Листки к ним были частью приклеены, частью небрежно вложены так, что углы их отгибались и свешивались вниз. У одной из кроватей, которая была приподнята подложенными под обе ножки кирпичами, совсем не было температурного листка, и через спинку свешивался груз для вытяжения. Повидимому, этот больной лежал с переломом бедра. Его лицо было скучным, он односложно отвечал на вопросы, которые задавал ему хирург. На его столике стояла пепельница с целой грудой недокуренных папирос. Все это Ветрову страшно не понравилось. У себя в клинике он привык видеть веселую блестящую чистоту и уют. Привык делать так, чтобы больному было хорошо, чтобы никакие тяжелые мысли его не беспокоили. Он считал, что мало сделать блестяще операцию, кроме этого нужно еще знать, чем больной живет, о чем он думает, что его беспокоит. Нужно проникнуть в отдаленные тайники человеческой души, потому что это поможет врачу облегчать страдания уместно сказанным словом, шуткой, взглядом. Ветров по собственному опыту знал, как много иногда значат эти уместные слова, эти во-время брошенные шутки.

А здесь в этой палате было совсем не то. Чувствовалось, что здесь больным интересовались либо во время операции, либо во время врачебного обхода. За это говорили и пустые стены, и вид кроватей, и пепельница с грудой окурков, и, наконец, сами лица больных, скучные, невеселые.

Когда Михайлов, сопровождаемый Ветровым и сестрой, собрался уходить, к нему нерешительно обратился больной, лежавший на приподнятой кирпичами кровати:

– Доктор, – тихо позвал он, – доктор, а скоро у меня кровать опустят? Вот уже вторая неделя кончается, а я лежу, как подвешенный. Уж так надоело, что и не скажешь. Хоть бы по одному кирпичу вытащили...

Михайлов слушал с нетерпеливым выражением и, не дав договорить, сухо сказал:

– Когда будет надо, тогда кровать будет опущена без ваших просьб! Как вам, Золотов, не надоест говорить каждый день одно и то же!

С этими словами он повернулся и вышел. В коридоре он недовольно сказал Ветрову:

– Будьте с ним построже. Это такой человек, что угодить ему никто не может. Все ему не так, все плохо, всем он недоволен. Терпеть не могу нытиков!

Ветров хотел возразить, но, передумав, смолчал.

В следующей палате обстановка была несколько лучше. Здесь лежали ходячие больные, и они, повидимому, сами заботились о том, чтобы помещение выглядело привлекательнее. Койки были заправлены, но тумбочки все-таки имели жалкий вид. От внимания Ветрова не ускользнули несколько окурков, брошенных в угол, и сизый дымок в воздухе от недавно выкуренных папирос. В третьей палате было примерно то же.

Для Ветрова стало ясно, что ему придется начать свою деятельность с самого прозаического – приведения в порядок своих палат. О дальнейшем он не успел подумать, потому что нужно было уже идти в операционную.

Операция прошла благополучно, и, когда после нее Ветров спросил Михайлова, какие у него будут замечания, тот, подумав немного, ответил:

– Особенно никаких. Вижу, что вы кое-что умеете.

Для Ветрова это уже было много. Он видел, что за его работой строго наблюдали, и ожидал, что критика будет беспощадной.

Вечером Ветров возвратился к себе в комнату. Включив чайник, он прилег на кровать и открыл книгу. Но чтение плохо давалось. Невольно он возвращался снова и снова к событиям прошедшего дня, и в голову одна за другой приходили мысли о том, что ему предстояло сделать. Их было так много, этих дел, что, не успев обдумать одно, он уже вспоминал новое и, думая о нем, боялся забыть прежнее. Это немного нервировало. Ветров отложил книжку в сторону и закрыл глаза. Он попытался успокоиться и отогнать от себя все назойливые мысли. В эту минуту в комнату постучали.

– Войдите...

Дверь, осторожно приоткрылась. Показалась сначала голова, а потом и вся фигура стучавшего.

– Можно, дорогуша?- спросил вошедший, нерешительно останавливаясь у порога.

– Да, конечно,- ответил Ветров, приподнимаясь с кровати.

Перед ним стоял пожилой человек небольшого роста, в поношенной, но чистой одежде, и домашних туфлях. Лицо его с седой бородкой и такими же усами было добродушным и приветливым. Сквозь очки, обтянутые проволочной оправой, смотрели добрые умные глаза. Ветрову не был знаком этот человек, и он подумал, что это, должно быть, комендант, пришедший по поводу прописки. В его представлении коменданты и управдомы выглядели именно так, как этот посетитель.

– Вам, вероятно, нужен мой паспорт?-сказал он извиняющимся тоном.- Я должен был бы сам занести, но уж, простите, задержался.