Дни, когда я плакала

Меня переполнили бы эмоции, я отпустила бы себя, я выскочила бы из машины и позвала его, что я и делаю сейчас.

– Эй!

Он оборачивается.

Я стою у открытой двери машины, не способная остановиться на одной мысли, одной эмоции, одном направлении.

Он видит, что я колеблюсь, и идет обратно ко мне, пересекая парковку. Когда он останавливается передо мной, я поднимаю на него взгляд. Я знаю, что готова поговорить. Я более чем готова поговорить. Мне нужно дать волю эмоциям и высказать каждое горькое слово, что крутится у меня в голове.

– Обязательно позвони мне сегодня вечером. Ладно?

Он кивает, изучая мое лицо.

– Позвоню.

– И убедись, что у тебя достаточно времени, потому что мне нужно много что сказать.

Он улыбается, облизывая губы.

– Для тебя у меня есть сколько угодно времени.

– Хорошо, – я киваю, глядя на асфальт между нами, – это хорошо.

Я поднимаю взгляд, нервничая. Я не знаю, чего от него жду, но мне не хочется, чтобы он ушел прямо сейчас. Картер внимательно смотрит на меня.

Потом делает шаг ближе. Мое сердцебиение ускоряется. Он делает еще шаг, медленно, глядя мне в глаза, и останавливается – его кроссовки в одном футе от моих босоножек. Он тянется к моей руке. Его указательный и средний пальцы едва касаются кончиков моих.

Я выдыхаю, глядя на пальцы своих ног, и жду, когда его ноги заполнят свободное пространство. Я задерживаю дыхание в ожидании, что его тело прижмется к моему, но вместо этого он делает шаг назад и тянет мою руку за кончики пальцев. Я снова могу дышать. Я смотрю ему в глаза, он нежно улыбается. Потом отпускает мою руку, поворачивается и уходит.

Мои пальцы взлетают к губам от изумления – он не попытался обнять или поцеловать меня. Я поворачиваюсь к нему спиной, потом снова оглядываюсь через плечо. Он тоже оглядывается на меня.

Я сажусь в машину и пытаюсь восстановить дыхание. Он увидел мою неуверенность и не стал давить. Я так рада, что он не стал давить на меня.

Я медленно еду по гравию, крошечные камушки стучат по днищу моего «Мерседеса». Грузовик для перевозки вещей уже стоит возле дома Хэтти. Передняя дверь открыта. Мой отец выходит, держа одну сторону моего двуспального матраса, а за ним мама, держащая другую.

Я выхожу из дома, пока они укладывают его в грузовик. На улице жара, и я неподходяще одета. Мама хлопает меня ладонью по плечу, сопровождая к крыльцу. Она ничего не говорит. Просто идет рядом. Папа гладит меня по спине, присоединяясь к нам на ступеньках крыльца.

– Раз Куинн уже здесь, можно вытащить и каркасы, – говорит он.

Мама входит в дом вслед за ним. А я останавливаюсь на крыльце и, держась за одну из деревянных колонн, снимаю босоножки, чувствуя под босыми ногами знакомое шероховатое дерево. Я иду за родителями в спальню Хэтти, и, хоть там теперь и пусто, мне несложно представить, как всё было.

Полки в проходе перед спальней всегда были забиты одеялами и чистыми полотенцами. Ее старомодный телевизор, на котором мы всегда перед сном включали «Судью Джуди»[11], стоял в углу комнаты на тумбочке, накрытой белой салфеткой.

Салфетка скрывала полки со всякой всячиной типа красного стакана с кучей гвоздей и отверток, двумя скрепками и розовой расческой.

Ее туалетный столик заваливался на один бок, весь покрытый лаком для ногтей и помадой, преимущественно оттенками красного, потому что Хэтти всегда была смелой, еще до кампании «Красная помада – темная кожа». Окно с белыми кружевными занавесками, которые на самом деле были рулончиками ткани, прибитыми к стене.

У нее в шкафу всегда висели воскресные платья – как внутри, так и на двери, – неизменно в пластиковых пакетах, которые дают в химчистке. Она всегда вешала свой красный костюм на дверную ручку. Она нечасто его надевала, но я знала, что он был у нее любимым.

Я не могу вспомнить, как выглядело одеяло Хэтти. Кажется, оно было белым или, может, бежевым. Ее кровать была самой удобной из всех, на которых мне довелось лежать. Я не знаю, было ли дело в матрасе, этом теплом, тяжелом одеяле или в том, что я просто лежала рядом с ней, но мне всегда отлично спалось у нее.

Теперь уже ничего этого нет. Остался только каркас ее кровати. Папа стоит у стены. Мама стоит рядом со мной.

Папа говорит:

– Куинн, а я рассказывал тебе, как Хэтти познакомилась с твоей мамой?

Я кручу головой, заинтригованная.

Он прислоняется спиной к стене, поглаживая бороду, а мама садится на край кровати.

– Твоя мама вернулась в Чикаго на лето после первого курса, но когда она туда приехала… – Папе вдруг как будто становится неловко.

Мама поднимает голову и говорит:

– Мне больше некуда было возвращаться. Мама оказалась на улице. Никто не знал, где она и вообще жива ли. Мои родственники были мне не особо рады, и тогда ангел во плоти, Хэтти Джексон, пригласила меня пожить летом у нее.

Она смотрит на папу.

Он говорит:

– Твоя мама прилетела к нам и остановилась в комнате, что потом стала твоей.

– Правда? – Почему я слышу эту историю только сейчас?

Папа кивает.

– Твоя мама проплакала ровно две недели. Она боялась стать обузой…