Дни мародёров (СИ)

— Эй, Поттер... — она говорит таким осторожным тоном, как-будто он душевнобольной. — Поттер, я думаю, это ни к чему. Отпусти.

— Понятно, — он резко отталкивает от себя стену, отворачивается и бегом спускается со ступенек обратно в гостиную. Дыхание сбивается, кровь стучит. И вокруг слишком много целой мебели...

— А знаешь, Эванс?! — он оборачивается неожиданно для самого себя. Злоба хлещет через край. — Я вручу тебе свой подарок прямо сейчас. Вот и он: я желаю тебе в это Рождество встретиться с твоим вонючим Элвисом или ещё с кем, желаю вам трахнуться как следует и чтобы потом он тебя бросил. И чтобы ты наконец поняла, что никакая ты, к чертям собачьим, не королева и что никто не давал тебе права вытирать о других свои королевские ноги!

Её глаза наполняются слезами как блюдца, но Эванс не была бы Эванс: она только поджимает губы, разворачивается на каблуках и выскакивает в портретный проем. А потом вдруг стремительно возвращается, сбегает со ступенек, подлетает к нему, крепко целует прямо в губы, отталкивает и награждает смачной пощечиной.

— Говори так со своей Гвен, понятно? — кричит она.

Губы у неё красные.

— Веселого Рождества, Поттер! — выпаливает она, стремительно разворачивается и уходит.

— Веселого Рождества, Эванс! — рявкает он ей вслед, держась за щеку, после чего укатывается в свою комнату, но уже не как крутой олень, а скорее тупой елочный шарик.

Разбитый ко всем чертям.

...1977…

— ...и ведешь себя как идиот. Что она тебе сделала?

— Обманула. Или пыталась обмануть. Неважно. Ты вообще на чьей стороне?

Они с Бродягой были одни в комнате. Лунатик торчал в сортире, Хвост — где-то на территории замка. Джеймс лежал на своей разобранной, печальной постели, поверх съехавшего покрывала и кучи мятых вещей, закинув руки за голову и глядя, как снитч выписывает в воздухе тоскливые восьмерки.

Постель Сириуса была чище. Он сидел на ней в одних брюках и чистил свои остроносые туфли.

— На твоей, придурок. Но Лили...

— Что Лили? — ревниво окрысился Джеймс.

— Ничего. Стоящая девчонка. Я тебе даже больше скажу. Любой другой отдал бы что угодно ради возможности быть с ней, а ты этой возможностью подтираешься. К тому же, она любит тебя. Черт, Сохатый, чего тебе ещё надо? Я бы на такой вообще женился.

Этого Джеймс уже снести не мог.

Он расхохотался.

— Ты, Бродяга?

— По своей воле или нет, рано или поздно всем приходится это делать.

— А я ушам своим не верю.

Повисла небольшая пауза.

Сириус всё так же помахивал палочкой, щетка все так же поскрипывала, начищая драконью кожу до блеска.

— Любит меня, — проворчал Джеймс, а потом вдруг вскочил и заходил туда-сюда по комнате. Прихватив с тумбочки бутылку магловского пива, заблаговременно перелитого в бутылку из-под сливочного. — Любит? Если бы любила, то наверное не водила бы меня за ручку как паршивого первокурсника, верно? Почему со мной — нет (хотя она меня любит), а с этим паршивым ушлепком Боунсом — пожалуйста, сколько угодно? — он сделал несколько крупных глотков. — Почему она выбрала этого ублюдка?! У неё совсем мозгов нет? Или это все девчонки такие дуры?

Сириус пожал плечами.

— Выходит, что и она тоже. Выходит, что я в ней ошибался? И всё, что мне... нравилось в ней — липа. Она — липа!

— И этот кретин — мой лучший друг... — задумчиво пробормотал Сириус, закуривая.

— Любит меня... любила — не стала бы врать! Почему нельзя было сразу сказать?

Сириус выдохнул облачко дыма и заговорил тоненьким голосом:

— «Ой, Джеймс, ну так, между прочим — ты будешь у меня не первый. Ты же не против, что до тебя меня трахал душка-Эд?»

Джеймс, который в этот момент стоял, опираясь на прикроватный столбик, дернулся так, что несчастный столбик хрустнул и надломился.

— Слушай, Бродяга. А вот ты... ты смог бы делить свою девушку с этим дерьмом?

— Я об этом не думал, — признался честный Бродяга.

— Хорошо. Но если бы ты узнал, что он был первым у Марли?

— Сохатый.

— Хорошо. У Малфой! — Джеймс понимал, что это — удар ниже пояса, но ему сейчас трудно было обуздать обиду. — Что бы ты делал, если бы узнал, что Малфой спала с Боунсом?

— Справился бы о его душевном здоровье. Или о том, жив ли он вообще.

— А если серьезно?

— Ржал бы. Очень долго.

— А если совсем серьезно?

— Если совсем... — он затянулся, выдохнул дым и прищурился. — Скажу так: слишком много чести — переживать из-за этого дерьма, друг.

— А я брезгую, понятно? Мне противно! И хватит об этом! — он резко оборвал беседу, которую сам же и начал. — Всё! Всё кончено. Мы расстались. И судя по всему...

Ремус закрутил кран и вытер руки. Он и так старался не вслушиваться в разговор, воду специально включил посильнее, но уши ведь не заткнешь? Он вернулся в спальню мальчиков. Джеймс, в темных джинсах, клетчатой рубашке, торчащей из-под перекошенной вязаной кофты и куртке, сидел на постели с ногами и сердито зашнуровывал кроссовок. Полог его кровати свисал несколько криво. Сириус, как раз в тот момент, когда Ремус открыл дверь, вынырнул из ворота черного свитера с горлом и стал удивительно похож на высокого и худого пони.

— ...она совсем не против.