Дни мародёров (СИ)

Скажу сразу, вся наша работа будет проходить под грифом строжайшей секретности. Поэтому никто, и особенно Руфус Скримджер, не должен об этом знать. Если вы согласны мне помочь, я обрисую детали. Если нет, — тут Дамблдор взмахнул палочкой, на столе образовалась бутылка медовухи и три стакана. Он достал из кармана пузырек с прозрачной жидкостью и поставил на стол, слегка придавив к столешнице. — Мы с вами выпьем, и вы навсегда забудете об этом разговоре.

Мрачный мракоборец и охотница переглянулись. У Грюма все было на лице написано — он устал терять людей в бессмысленных рейдах, во время которых им запрещают убивать Пожирателей смерти, в то время как Пожиратели не отказывают себе ни в чем. Тогда Валери вопросительно посмотрела на Джекилла. Он заметно нервничал и сомневался, но, взглянув в её, горящее азартом лицо, сдался и коротко кивнул. Тогда Валери улыбнулась и посмотрела на Дамблдора с таким выражением, что сквозь её черты вдруг проступило что-то кошачье.

— Я думаю, нам стоит оставить эту бутылку на будущее, — она взглянула на своего бывшего наставника. — И выпить уже за удачный исход дела, верно, Аластор?

Аластор Грюм еще с минуту, наверное, перебирал личные дела, а потом шлепнул стопку пергаментов на стол и откинулся на спинку стула, сцепив руки на животе.

— Да. Выпить мы еще успеем. Ну так что? — резко спросил он. — Как будет называться эта твоя… шпионская организация? Это ведь будет организация?

Несколько долгих мгновений директор смотрел на своих новых сообщников, и в эти секунды между ними как будто завязывалась невидимая нить. А потом он взглянул на алую, сверкающую птицу, сидящую на жердочке у стены, аккурат между Грюмом и Грей. Фоукс издал тихий мелодичный звук и пошевелил крыльями.

— Это будет Орден, мой дорогой друг, — Дамблдор выпрямил спину, его голос окреп и налился силой. — Орден Феникса.

Роксана скинула школьные ботинки, и один за другим стянула гетры. Мадам Помфри была права — от ожогов не осталось и следа. Это расстраивало. Она надеялась, что ожоги будут, и как можно страшнее — может быть тогда этот говнюк побрезгует к ней прикасаться.

Хотя, надо признать, что школьная медсестра действительно творит чудеса. И одним из этих чудес было то, что даже она не смогла исправить поломанный нос, расквашенную бровь и выбитые зубы за один вечер. Мальсиберу пришлось остаться в Крыле до самого завтрашнего дня. А это значит, что, хотя бы сегодня он не будет её трогать.

Роксана рассеяно закатала рукава рубашки и принялась смывать с лица макияж. Когда она в очередной раз намочила ватный тампон, в гостиной что-то разбилось.

Роксана вздрогнула и резко обернулась. Она до сих пор жутко дергалась от резких звуков и движений, но уже потихоньку приходила в себя. Эти раны заживают медленнее, чем ожоги от сока тентакулы, или синяки, которые Мальсибер оставил на её шее в тот страшный день…

Когда он закончил и свалился с неё, еще пару минут просто лежал рядом и тяжело отдувался. Лицо у него было красным и потным. Потом он поднялся, запахнул халат и пошел к столу, где стоял графин с водой, по пути небрежно взмахнув палочкой. Чары, сковывавшие Роксану, спали, но она не вскочила, и не накинулась на Мальсибера с кулаками. Просто начала вздрагивать в такт своим рыданиям. До этого плакала неподвижно — слезы просто накапливались и стекали на подушку, образовав на ней два мокрых пятна. Словом, она лежала, как её оставил Мальсибер, даже не потрудилась натянуть трусы, просто лежала и всхлипывала.

Напившись вволю, Мальсибер вернулся к кровати, окинул Роксану равнодушным взглядом и бросил что-то на тумбочку. Её палочку. А потом сказал:

— Одевайся, птичка. И приведи себя в порядок. Пойдем обрадуем моего отца.

Роксана не пошевелилась, и тогда он силой сдернул её с кровати и вытолкал в соседнюю комнату, которой оказалась ванная. Там Роксана пришла в себя, на неё накатила ненависть, и она добрые десять минут билась об закрытую дверь, орала проклятия и сбивала об эту дверь ладони и колени.

А потом вдруг заметила свое отражение в гигантском старинном зеркале. Собственные глаза были первыми, которые она увидела после того, как четверть часа барахталась во взгляде Мальсибера, как в смоле. И тогда гадливость нахлынула на неё с новой силой.

Она сама не помнила, как забилась в этот угол. Просто сидела, сжавшись в комок, тряслась от омерзения и рыдала, обняв руками колени в разорванных колготках. Боль, унижение, стыд, чувство вины перед Сириусом, боль за то, что она так жестоко и глупо его предала, ранили её хуже каленого железа. Больше, чем немедленно и безболезненно умереть ей хотелось, разве что, оказаться рядом с ним. В Блэквуде. В его постели в спальне Гриффиндора. На ледяном мотоцикле на Ярмарке Фей. Осознать, что все случившееся было идиотским кошмарным сном.

Неизвестно, сколько она просидела там, может быть час, может быть два. Сама того не осознавая, она царапала свои руки, шею и плечи ногтями, так, что их исполосовали вспухшие розовые ленты — так ей хотелось содрать с себя прикосновения Генри Мальсибера.