Дни мира

— Мне это все равно, я никогда больше не увижу ее… Кто она такая? — Это Ирен Лабассьер, жена банкира. Она раньше была… Ну, в общем, она была актрисой и ухитрилась женить его на себе. Очень умная, одна из самых красивых женщин Парижа… — Вот как? — Вы не находите ее красивой? — Не знаю. Я видел только вас… Полина зажмурилась от удовольствия, и когда снова открыла глаза, он впервые увидел их настоящий цвет. Они оказались светло-серыми с каемкой голубоватого оттенка, окружавшей серое, что придавало глазам патетический вид ребенка, долго плакавшего из-за несправедливого наказания. Ей что-то угрожало, она была в беде, ее требовалось защищать неизвестно от чего. От всего на свете…

Она казалась нежной и теплой в его руках, от нее исходил легкий аромат вербены и слабый запах апельсинового дерева, явно оставшийся от зимнего сада. Он хотел прижать ее к груди, обнять, обхватить руками. Но так вести себя не полагалось. Тогда он увлек ее в круг танца, изолировавший их от окружающего мира.

Он кружился, кружился, плывя вместе с ней на корабле музыки, который кружился, кружился… Она была в его объятиях, и они кружились, кружились… Он все еще продолжал кружиться, когда вернулся в Пасси в два часа ночи. Железный мостик кружился вместе с ним под звездами, круглый дом и луна тоже кружились…

Элен ждала его. Она хотела все знать, все услышать, он должен был рассказать ей все-все.

Но он только пожелал матери доброй ночи, поцеловал и, раздевшись на три четверти, спрятался под одеялом. Полина была с ним в ночи, и они кружились, кружились…

* * *

Когда утром Томас рассказал матери про вечер, он ни словом не упомянул Полину. От нее в его сознании осталось навязчивое, но очень расплывчатое воспоминание. Он мог точно вспомнить только ее светлые глаза, казавшиеся ему иногда хрупкими, словно они отражались в воде, а иногда жесткими, словно серый мрамор под дождем.

Он наклеил новый слой бумаги на рисунки на стенах голубятни и попытался нарисовать Полину. Купол комнаты превратился в звездное небо, и вместо звезд на нем сияли ее глаза. Он безуспешно пытался придать им лицо и тело, но у него ничего не получалось, кроме неуверенных линий, становившихся контурами тумана. Он был точно так же околдован Полиной, как недавно увиденной кометой, когда часами любовался ее сияющим нарядом, скользившим по небосклону.

Комета скрылась во мраке пространства, но Полина была здесь, где-то в Париже, живая и доступная. Он обязательно должен был снова встретить ее, увидеть, снова прикоснуться к ней. Она не могла стать исчезнувшей звездой. Все было так легко: Булонский лес, аллея акаций, в полдень.

Нет, это было совсем нелегко. В полдень, когда его послали с заданием из банка, он находился на другом конце света от Булонского леса. Он вскочил на велосипед как бешеный, принялся крутить педали и оказался возле ворот Отейль совершенно мокрый. Он не нашел аллеи акаций и едва успел вернуться в банк к двум часам, задыхающийся и голодный.

Через неделю он воспользовался поездкой на Елисейские Поля, чтобы сесть на поезд на линии «А» метро и доехать до станции Порт Дофин.

Здесь ему осталось только следовать за потоком колясок и всадников, чтобы оказаться на таинственной аллее, заполненной, к его удивлению, толпой посетителей. Что все они здесь делали?

Это было место, где требовалось очутиться в хорошую погоду, если вы были известным лицом и собирались остаться таковым. Или вы еще только надеялись приобрести известность и оказались здесь для того, чтобы познакомиться, хотя бы издалека, с известными людьми. Здесь можно было похвастаться своей новой коляской, новой шляпой, модным платьем, красивым любовником или богатым мужем. Лошади, в упряжке или верховые, двигались шагом, седоки при встрече раскланивались или обменивались улыбками. Многие должны были увидеться вечером на варьете или на ужине у баронессы.

Томас с удивлением смотрел на светский парад и думал, будет Полина верхом или в одной из карет, изящной, словно кружева. Или в автомобиле, так как несколько экземпляров этих механических существ осмелились затесаться в лошадиную процессию.