Дни мира

— Он умеет говорить, — сказал Томас. — Как дела у тебя сегодня, Шама? Все в порядке? Шама не ответил. Он присматривался к Гризельде.

— Какой ты красивый, — сказала Гризельда. — Круаааах! — согласился ворон. Ему внезапно захотелось заворковать. Он перелетел на стол и, наклонив голову набок, принялся рассматривать множество незнакомых предметов.

Он сразу же обнаружил предмет, прекрасно подходивший для гнезда, — это была вуалетка.

Он радостно каркнул: «Кроа!» — схватил вуалетку и устремился к окну. Но не понял, что вуалетка соединяется со шляпкой, тяжесть которой задержала его, и ворон едва не упал на пол. Он выпустил добычу и вылетел в окно, проклиная апрель, весну и все на свете.

Гризельда засмеялась.

— Я нарисовал его, — сказал Томас. Он достал свои рисунки и показал их Гризельде. Она нашла их весьма удачными, умными, точными и выразительными.

— Ты хочешь стать художником? — Не знаю. Я рисую, потому что мне нравится рисовать… Мама хочет, чтобы я работал в банке, чтобы стал дельцом и заработал много денег, чтобы выкупить остров… — Она сошла с ума!.. В нашем роду никогда не было мужчины, способного зарабатывать деньги! Они всегда были способны только тратить их! Но иногда им удавалось завоевать деньги. Если ты станешь львом, ты не позволишь запереть себя в стенах банка. Ты уйдешь, как я… Мостик закачался и заскрипел. Возвращалась Элен — с осунувшимся от усталости и забот лицом.

Мать сразу же заворчала на Томаса за то, что он не предложил тетке чаю, и быстро занялась им. Конечно, время для чая уже прошло, но выпить его никогда не бывает поздно.

Пока грелась вода, она убрала все, что Гризельда побросала на стол, зажгла висячую керосиновую лампу, задернула шторы, открыла какието коробки, расставила чашки, разложила серебряные ложечки, и через несколько минут все они оказались вокруг стола с настоящим английским чаем, с вареньем и разными пирожными в конусе теплого золотистого света, падавшего из-под опалового абажура. Свет падал и на собравшихся на стенах вокруг них членов семейства, сидевших или стоявших в своих рамках; иногда они были видны только до пояса, словно они, любопытные и внимательные, находились за окном.

— Почему ты не пришла с сыном? — спросила Элен. — Мы были бы рады познакомиться с Джонатаном. — Мне пришлось бы многое объяснять ему, рассказывать про вас… Он слишком маленький, может проговориться, даже не желая этого, а это опасно… Он ничего не знает о себе, о нашей семье… Он уверен, что его фамилия Шеридан… Когда он станет взрослым, мы скажем, как его зовут в действительности, что он носит имя короля Ирландии, и тогда он будет готовиться к борьбе… К войне за Ирландию… Гризельда повернулась к Томасу.

— А ты? Ты скоро станешь мужчиной… Ты собираешься спокойно оставаться здесь, не думая о своей стране, которую англичане топчут вот уже восемь столетий? Элен решительно оборвала ее.

— Оставь его! Он не должен вмешиваться в эти дела!.. У него отец англичанин!.. И ты забыла, что мы тоже англичане!.. Мы совершенно случайно оказались в Ирландии!.. — Это не совсем так, — негромко сказала Гризельда. — Ведь мы родились в Ирландии… Мы играли детьми на ее земле, мы выросли в Ирландии, мы ее дети! Мы пили ее молоко, дышали ее воздухом, мы жили под солнцем Ирландии!.. От нашего английского происхождения у нас не осталось ничего, кроме стыда… — Мне нечего стыдиться! Томасу нечего стыдиться! Мы не отвечаем за историю!.. Впрочем, ты как раз родилась не в Ирландии… Опираясь на стол сжатыми кулаками, Элен с яростью набросилась на тень опасности, которая могла угрожать ее сыну.

— Я хотел бы познакомиться с Ирландией…— задумчиво произнес Томас. — Тебе не нужно для этого сражаться! Ты выкупишь остров, и мы будем жить на нем! Волнение перехватило ее горло, она замолчала и потом тихо добавила:

— Это настоящий рай… — Да, — согласилась Гризельда. — Да, ты права…

***

Гризельда еще дважды приходила в круглый дом, но… одна. Она не решалась захватить с собой Джонатана.