Дни мира

Ее волосы, собранные в сложную структуру, которую пыталась навязать им хозяйка, рассыпались во все стороны. Она подняла руки, извлекла из волос новую порцию булавок, длинных, средних, коротких и двойных, и встряхнула головой. Масса ее волос упала тяжелой волной темного золота до пояса.

Она вздохнула с облегчением.

— Ах, как приятно почувствовать себя свободной от всего этого! Так трудно придерживаться парижской моды, в особенности для волос! В Марабанипуре я сплетаю их и укладываю вокруг головы, вот так… Или распределяю волосы по бокам, вот так… Там нет никакой обязательной моды… Ничего, кроме обязанностей и запретов. Выглядит это достаточно жутко, но, по сути, сильно облегчает жизнь… Она улыбнулась и добавила:

— Все это не имеет никакого значения… Но женщина вынуждена соблюдать эти правила! Гризельда сняла шелковую накидку и бросила ее на стол. Подойдя к окну, она открыла его и посмотрела на парк и небо, по которому бежали вереницей апрельские облака. Пробормотав «весна… весна…», она закрыла окно и упала в кресло из переплетенных ивовых прутьев, окружившее ее завитками и спиралями. Потом подняла лицо к Томасу:

— Расскажи мне о себе… Сколько тебе лет? Томас сглотнул и сказал: — Семнадцать лет… Вот уже три недели… — Весна… весна… — снова сказала Гризельда. Поднявшись с кресла, она обошла комнату, останавливаясь перед фотографиями и портретами в больших и маленьких рамках, повсюду развешанными Элен и почти полностью закрывавшими обои гранатового цвета. Обломки прошлого, которым находилось при переездах место в багаже, или присланные сестрами. Элен тесно расположила их на стенах, пытаясь таким образом восстановить мозаику прежней жизни. Гризельда в двенадцать лет… Гризельда в четырнадцать лет… Задержавшись перед миниатюрой, она воскликнула:

— Мама! Какая ты была красивая!.. Странно, но она не испытывала печали; казалось, она радовалась возвращенному прошлому. На мгновение замерла перед акварелью, на которой Элен по памяти нарисовала пейзаж острова с белым домом. Потом подняла левую руку, коснулась тонкими пальцами изображения и легким движением погладила его. На ее указательном пальце был перстень, переплетение золотых нитей которого окружало большой изумруд. Томас не представлял цену драгоценных камней, но фантастическая стоимость перстня не вызывала у него сомнения. Он даже подумал, что изумруд может быть фальшивым и перстень — это просто игрушка для фей, и стоит ему закрыть и снова открыть глаза, как перстень исчезнет, а с ним, вполне возможно, исчезнет и Гризельда.

Он подумал, что Гризельду не интересуют картинки на стенах; ее взгляд блуждал где-то у горизонта. Безграничное пространство вошло вместе с ней в небольшой салон, стены которого исчезли. Она была кораблем с наполненными ветром и солнцем парусами или королевой огромных птиц с голубыми глазами, о которых ему рассказывал Леон. Она живет в джунглях Амазонки, и перед ней расступаются деревья, когда она идет.

Гризельда повернулась, чтобы взглянуть на Томаса.

— Действительно, ты очень похож на Джонатана… Но… Повернись… Так… Посмотри на окно… Хотела бы я знать… Хотела бы я знать, не на Фулька ли ты походишь? На Фулька, основателя… Первого графа Анжу… Того, кто взял в жены единорога… Мать рассказывала тебе о нем? — Рассказывала, — ответил Томас.

— Точно никто не знает, как он выглядел… Его портрета не существует… Ни одной резной геммы… Только воспоминания. То, что его дочери рассказали своим дочерям, а те передали эти рассказы дальше, и они повторялись на протяжении тысячи лет… Пятьдесят поколений женщин, обожавших своего создателя, постепенно изменяя со временем его облик… Я знаю, как он выглядел… Вот то, что я знаю… Он выше ростом, чем все мужчины не только той эпохи, но и нашего времени … У него широкие массивные плечи, круглая голова с шапкой рыжих волос… Его даже называли Рыжим… У тебя более светлые волосы… Его также называли Львом… У тебя же пока облик львенка… Если у тебя такое же, как у него, сердце, ты тоже можешь встретить единорога… Его не видел никто из его потомков… Только Джонатан в день своей кончины увидел его в образе девушки. Но он не узнал единорога, его жизнь оборвалась раньше. Запомни, львенок, что если ты встретишь девушкуединорога, то сразу узнаешь потому, что она свободна… И запомни также ошибку Фулька: ты не должен позволить ей убежать, как бы быстро она ни бежала…

Внезапно образ Даллы разорвал сердце Томаса. Ведь он позволил ей убежать… Нет… Она не была единорогом… Она была ангелом, как говорил Леон… Но, возможно, это одно и то же… Нет, она все равно исчезла бы, даже оставшись… Детство не продолжается бесконечно…

— Ты хотел бы сказать мне что-нибудь? — спросила Гризельда. — Нет… Да… Возможно, я… Кажется, я встретил ребенка-единорога. Бывают ли дети-единороги? — Единорог вечно юн, — сказала Гризельда, — но он никогда не бывает ребенком… Ребенок нуждается в заботе взрослых, единорогу никто не нужен…

***