Дни моей жизни. Воспоминания.

И вот она сыграла Ольгу -- с волнением и на этот раз с великой радостью: "Три сестры" принесли мне дерево сирени в цвету -- высокое, выше меня... И белых роз. Посылаю тебе одну из сестер их. Перевязаны они оранжевой лентой". (Это был ее любимый цвет; она говорила, что в нем солнце, и хотя не носила его, так как всегда носила только белые или скромные цвета, но в комнате у нее постоянно был какой-нибудь бант или лоскуток, "поймавший солнце".) "...И написаны чудные слова: "Н.С.Бутовой, за светлый, нежный образ Ольги от почитателей ее творчества. Прекрасному видению -- Ольге". Сегодня смотрела М.П.Чехова. Мне бы ужасно хотелось знать ее впечатление. Попробую завтра спросить, да боюсь, не скажет всего. Вернулась домой: не сплю, думаю и иду к тебе, родная. Уже весенние звезды высокой ночью, уже весна с юга и где-то расцветают розы и сирень. Боже мой, боже мой!.. И для меня цветет нежность в душах людей!"

Ее трепетной радости не суждено было быть долговечной. Разговор с дирекцией сразу разбил ее проснувшуюся надежду, что с нее снимут гнет "старух" и дадут ей, наконец, выступить в ролях, более близких ее душе.

"...Была у Владимира Ивановича, разговаривали. Все хорошо... Все, как нужно. И как может быть. Напишу подробно, когда соображусь. А сейчас -- сумбурно. Много все же неожиданного. Хотя все по-старому".

Я сразу поняла, что что-то ударило ее. "Два дня были для меня тяжелые -- не могла написать тебе. Владимир Иванович говорил чудесно: говорил все хорошее, что можно сказать актрисе. Но в общем сказал, что Ольга -- не мое дело. Что здесь мое дарование сковано и неприложимо. Я говорила о своем горе, о своей надежде, что недостатки мои для этих ролей могут быть удалены... Он глубоко сочувствовал моей дисгармонии желаний и возможностей, но изменить это все не в моей и не в его власти. Я сознаю, что он глубоко прав. Но трудно, трудно похоронить возможное для всех -- недоступное для меня".

Это единственный намек на протест, проснувшийся у нее. Почему же это возможно для всех и недоступно для нее? Где сказано, что, например, Ольга должна быть красива конфетно и говорить серебристым голосом? Почему, наконец, ее "бытовой оттенок голоса и глуховатый тембр", которые ей ставились в главную вину, ей мешали, а другим артисткам не менее бытовой говор не мешал играть даже Ибсена? Все это делало больно.

Решение взять у нее Ольгу, которая после Савицкой по праву принадлежала ей, вызвало протесты в среде молодежи, волнение среди учениц и почитателей. Возник план у молодежи написать письмо в дирекцию театра с просьбой оставить роль за ней. Собрано было множество подписей. Но, случайно узнав об этом, Надежда Сергеевна категорически запретила делать что-либо подобное. Она писала мне по этому поводу: "Смешные... Разве это может изменить что-нибудь?" Но была глубоко тронута этим доказательством любви к ней.

Это был ее последний разговор с театром на эти темы. Она с тех пор добровольно убила в себе даже мечту.

Она писала мне: "Я видела сон... Пора проснуться и не обманываться видением. Радоваться, что оно было, но и не падать духом от неизбежного -- необходимого".

Она почти отошла от сцены: занялась преподаванием, режиссированием. "Усталость режиссера -- не усталость актера, -- говорила она, -- и первая мне много легче". Она старалась найти в этом смысл своей работы в театре. Но постепенно отходила чувством от него, так как он не дал ей того удовлетворения, какого она жаждала, тоскующая по достижениям и свершениям.

Печальные часы переживала она: "Вечером я пошла в театр. Не знаю, зачем? Как ходят на ту улицу, к тому дому, где жила дорогая жизнь, взявшая твою жизнь... В этом году исполнилось ровно десять лет, что я в Москве. Пришла в театр. Там, как десять лет назад, -- чужие люди. Тогда все были чужие, а теперь новые. "Мизерере" шло. Участвует всё молодежь... Походила, поглядела... и ушла".

Так она все больше уходила в одиночество свое, "покинутая любимым", и, наконец, совсем ушла из жизни, не дав искусству всего, что обещала, не свершив и жизни женщины, не оставив ребенка, -- она, так любившая детей, видевшая в них "прекрасную тайну мира".

Она, награжденная всеми богатствами, которые могут быть у женщины: талантом, умом, очарованием, даром деятельной любви, -- ушла из жизни нищей.

Сколько возможностей было заложено в ней, какой большой артисткой она могла стать! Ей не удалось это потому, что она слишком себя забывала. Настоящее, совершенное искусство достигается лишь тогда, когда у художника полная гармония между тем, что он дает и что он берет от жизни...

Александринский театр

Когда я мысленно оглядываюсь назад на интеллигенцию конца прошлого и начала нынешнего века -- интеллигенцию дореволюционную, -- я легче могу дать себе отчет в ее типических свойствах, чем тогда, когда я сама составляла часть ее. Теперь мне ясно, что тогдашняя интеллигенция резко разделялась на два лагеря, хотя каждый имел еще много подразделений; но главные два течения были революционное и реакционное. Третьего не было.