Дни моей жизни. Воспоминания.

Среди артистов было немного принадлежавших к первой группе, ведь актеры того времени большей частью были аполитичны. Такие, как, например, Ходотов, артист Александринского театра, душой примыкавший к первой группе, были редкостью. Об актрисах уж и не говорю. Их целиком поглощала лихорадочная закулисная жизнь. Большинство актрис, особенно служивших в казенных театрах, делили свою жизнь между сценой и светскими развлечениями. Многие были замужем за чиновниками и даже сановниками. Пример светских дам, а еще более актрис Михайловского французского театра, заставлял их очень заботиться о своих туалетах, приемах и выездах, чтобы не ударить лицом в грязь. Некоторые жили с большой роскошью: свои особняки, лакеи в ливреях, у звонков кнопки из сапфиров и брильянтов, уютные надушенные кареты, ковры, в которых утопала нога, ландыши и розы в январе. Ясно, что при этом судьбы России мало их беспокоили. Некоторых тянуло к "искусству для искусства", и в концертах они читали изысканные вещи, ударялись в декадентство и, подобно Гиппиус, восклицали:

...Я хочу того, чего нет на свете,

Чего нет на свете!

Все это относится главным образом к Петербургу, о котором я сейчас пишу.

"На полдороге моей жизни", как говорит Данте, я вышла замуж и окончательно переехала в Петербург. После моего замужества я даже в течение нескольких лет не была в Москве: новые переживания, устройство своего угла, совпавшее с японской войной и первой революцией, затем новые обязанности, кроме того, частые поездки за границу с мужем, так же страстно любившим путешествовать, как и я, -- все это мешало отдавать время, как прежде, постоянным перелетам из Москвы в Петербург и обратно.

Связи с Москвой я не теряла никогда, работала, как прежде, в московских журналах и газетах, книги свои большей частью издавала в Москве и пьесы ставила там, но, например, случилось так, что первая моя большая пьеса -- "Одна из них", -- поставленная у Корша, прошла без моего присутствия: мне в это время делали операцию аппендицита, и я, лежа в постели, читала рецензии о первом спектакле и письма моих московских друзей...

Тревожными были первые месяцы и годы нашей жизни. Мужу как прапорщику запаса предстояло идти на фронт. Я прошла краткие курсы сестер милосердия, чтобы ехать с ним. Но его освободили из-за болезни сердца. Потом нам пришлось пережить "Кровавое воскресенье". Я помню, как сейчас, этот ужасный день. Темные улицы, кое-где у костров пикеты, разъезжавшие вооруженные казаки... Помню волну общественного негодования, охватившую всех нас и бывшую одним из толчков к позднейшей революции.

Писатель, если только он --

Волна, а океан -- Россия,

Не может быть не возмущен,

Когда возмущена стихия...

И я отозвалась на происходившее: из глубины души у меня написалось стихотворение. Оно оказалось одной из наиболее популярных моих вещей. Оно было напечатано за границей, в нелегальном журнале, и в списках (по рукам) обошло весь Петербург и Москву, а потом из него сделали песню, и эта песня распевалась всюду: на фабриках, заводах, на массовках и студенческих сходках. Между прочим, в начале Февральской революции к нам на квартиру пришла группа солдат обыскивать, нет ли оружия. Мы отвечали, что оружия у нас нет, а потом я спросила у старшего, знает ли он песню "От павших твердынь Порт-Артура". Он с суровым недоумением взглянул на меня и сказал: "Понятное дело -- знаю". Тогда я назвала себя и сказала, что я автор этой песни. Суровые глаза вдруг смягчились, он махнул рукой, сказал: "Айда, братцы!" -- пожал мне руку, и они ушли без обыска.

И теперь еще многие помнят эти стихи, но не знают, что они мои. Вот они:

От павших твердынь Порт-Артура,

С кровавых маньчжурских полей

Калека -- солдат истомленный

К семье возвращался своей.

Спешил он жену молодую

И малого сына обнять,

Увидеть любимого брата,

Утешить родимую мать.

Пришел он... в убогом жилище

Ему не узнать ничего --

Другая семья там ютится --

Чужие встречают его.

И стиснула сердце тревога:

"Вернулся я, видно, не в срок..."

-- Скажите, не знаете ль, братцы,

Где мать, где жена, где сынок?

-- Жена твоя... Сядь, отдохни-ка:

Небось, твои раны болят?

-- Скажите скорее мне правду,

Всю правду! -- Мужайся, солдат...

Толпа изнуренных рабочих

Решила пойти ко дворцу:

Защиты просить -- с челобитной,

К царю, как "к родному отцу".

Надев свое лучшее платье,

С толпою пошла и она --

И насмерть зарублена шашкой

Твоя молодая жена!

-- Но где же остался мой мальчик,

Сынок мой?.. -- Мужайся, солдат...

Твой сын в Александровском парке

Был пулею с дерева снят.

-- Где мать? -- Помолиться к Казанской

Старушка твоя побрела;

Избита казацкой нагайкой,

До ночи едва дожила.

-- Не все ж еще взято судьбою:

Остался единственный брат --

Моряк, молодец и красавец.

Где брат мой? -- Мужайся, солдат!

-- Неужто и брата не стало?

Погиб, знать, в неравном бою?

-- О, нет! Не сложил у Цусимы

Он жизнь молодую свою.

Убит он у Черного моря,

Где их броненосец стоит,

За то, что сражался за правду,

Своим офицером убит!

Ни слова солдат не ответил,

Лишь к небу он поднял глаза:

Была в них великая клятва

И будущей мести гроза!