Дни нашей жизни

— Сидела я сейчас и думала: что же это такое? Как же это получилось? И вот я поняла. Хороший у нас цех, мощный, и кадры у нас любо-дорого, все можно сде­лать с такими кадрами. Пусть скажет по совести каж­дый: был ли наш цех когда-либо так силен, как теперь? И генеральную реконструкцию у нас затевают не от бедности — от богатства, оттого, что цели ставим, о ка­ких раньше не мечтали. А вот эти наши авральные мето­ды, что это такое, товарищи? Пережитки! Болезнь роста. Рванулись мы вперед, здорово рванулись, а не все за нами поспевают, и не все вровень идут. Что не поспе­вает? Мне, может, не все и видно, скажу о том, что приметила. Механизация не поспевает. Организация труда отстает. Планирование на обе ноги хромает!

Она разыскала глазами Бабинкова и показала на него пальцем:

— Вот Бабинков! Распелся тут соловьем, а мне слушать противно! Кто бы другой заливался, а ведь он начальник ПДБ! ПДБ, товарищи, планово-диспетчер­ское бюро! И если мастера и рабочие все еще бегают заготовки да инструмент из-под рук выхватывать, — кто виноват? Бабинков! Отстает ПДБ, недопустимо отстает. Буква «Д» еще кое-как выполняется, я уже сказала — старшая телефонистка у нас Бабинков! А вот про самую основу, про букву «П», забыли! Нет у нас порядка в планировании, а потому и ритма нет. А нет ритма — значит: «А ну, взяли!» Хватит, товарищи! Хватит, Геор­гий Семенович! Давайте налаживайте!

— Ай да Катя! — воскликнул Диденко и шепнул ди­ректору: — До чего верно сказала, а?

Григорий Петрович в свою очередь наклонился к Любимову:

— В самую точку, Георгий Семенович! Пережитки и болезнь роста! Какое превосходное собрание!

Любимов покосился на него и не ответил. Он ста­рался держать себя в руках и внушал себе, что это са­мокритика, необходимая и полезная, без нее нельзя! Но чувствовал он себя отвратительно и думал только об одном: выступить самому достаточно самокритично и при этом все-таки дать отпор критикам и отстоять свою линию. Линию? Значит, у него есть особая линия?.. Чепуха, просто трезвое понимание действительного по­ложения вещей!

Николай Пакулнн видел, что начальник цеха по­мрачнел, и напряженно думал, какие же это две линии, есть ли они и как же может ошибаться Любимов — та­кой умный и знающий человек? Собрание захватило его и удивило. Один за другим выступали люди, которых он хорошо знал в повседневной жизни. С одним он учил­ся в техникуме, с другим обсуждал футбольные матчи и статьи в журнале «Техника — молодежи», с третьим ссорился из-за резцов, когда резцов не хватало... Сей­час он слушал этих знакомых людей с почтительным уважением. Все в них было обычным: голос, повадки, внешний облик, — и в то же время совсем иным. Они говорили о том, что подсказывала им собственная рабо­та, но оценивали ее с какой-то новой, общей точки зрения.

— Вы записались? — спросил Николай у соседки: ему было интересно, что скажет Карцева.

Аня отрицательно качнула головой. Ей очень хоте­лось выступить, но смущало то, что она узнала — ком­мунисты поговаривают о ней как о будущем культпропе, будут выдвигать ее в члены партбюро. Ефим Кузь­мич посоветовал: «Подготовься и выступи так, чтобы все тебя узнали». Вчера вечером и Любимов, повстречав ее дома в коридоре, ласково сказал: «Ну, дорогой культпроп, произнесите завтра зажигательную речь». Ане и хотелось быть избранной и страшновато было, не вы­черкнут ли ее имя, как имя новичка. Многие называли кандидатуру Воловика, тоже недавно пришедшего в цех, но за плечами Воловика — крупное изобретение. А чем отличилась она?

Легкий шум прошел по залу — все устраивались по­удобнее, готовясь внимательно слушать: из-за стола пре­зидиума выбирался к трибуне начальник цеха.

— Партийное бюро работало немало, — веско сказал он, — но сегодня, на новом этапе, такая работа не удов­летворяет никого из нас. Как говорится: новые време­на — новые песни.

Такое начало всех заинтересовало и пленило. Конеч­но же, Любимов сам все понимает, и никаких двух ли­ний нет, не должно быть. С уважением смотрели ком­мунисты на взволнованное, даже как будто осунувшееся лицо Любимова, на его широкие пальцы, нервно сжи­мавшие края трибуны. И многие подумали о том, что вот перед ними пожилой инженер, знающий и опытный специалист, и несет он на себе огромную ответствен­ность, все его критикуют, все теребят, ему первому по­падает за любую беду на производстве. А он не ропщет, не обижается на критику, всегда сдержан и рассудите­лен.

Волна симпатии дошла до Любимова, он продолжал еще тверже:

— Тут пробовали представить дело так, что в цехе есть две линии: старая — консервативная, и молодая — новаторская, причем по смыслу речи получалось, что я, грешный, причастен к этой старой линии и являюсь чуть ли не главным ее оплотом. Чепуха это, товарищи! Наивная чепуха, не помогающая, а затрудняющая рабо­ту партийной организации!

Собрание насторожилось.

— Это надо доказать! — с места крикнула Катя Смолкина.

Любимов поклонился в ее сторону.