Дни нашей жизни

Красные майки переводят игру к воротам динамов­цев, один игрок как будто бы собирается передать мяч другому — и вдруг сильно и точно издалека посылает мяч в ворога.

— Молодец! — выкрикивает Воробьев и хлопает в ладоши.

Он ликует вместе со всеми, когда на стороне ленин­градской команды поворачивается круглый щиток и еди­ница заменяется цифрой 2.

А борьба завязалась вновь, голубые торопятся скви­тать счет — до конца игры осталось одиннадцать минут.

Воробьев крякает от досады, когда игра снова перекидывается к воротам «Зенита». Он свистит, когда за­щитник, неумело отбив мяч, посылает его под ноги ди­намовцу. Потом замирает вместе со всеми, потому что напряженная борьба за мяч идет в опасной близости от ворот.

Удар!

Вратарь прыгает за мячом, но сила удара такова, что ему не удается удержать мяч, и тот влетает в ворота. Трибуны ахают и скорбно замолкают.

Счет —2:2.

До конца игры осталось восемь с половиной минут. Теперь Воробьев целиком захвачен азартом борьбы. Темп игры нарастает. Обе команды стремятся уйти от ничьей. С трибун несутся выкрики:

— Давай, Коля, жми! А ну, ребята, не плошай!

Игра у ворот «Динамо», нападающие подбираются все ближе... вот мяч у красного...

— Бей! — кричит Воробьев.

Нет, не использовал возможности, замешкался... мяч отбит к центру поля... голубые стремительно бегут туда и ведут мяч на другую половину...

Трибуны стонут.

Бьет гонг — до конца игры осталось пять минут.

И под звуки гонга голубая семерка делает неожидан­ный точный удар в верхний угол ворот — вратарь бро­сается в воздух, но даже этот искусный бросок не спа­сает положения.

Мяч в сетке.

Счет — 2:3.

На трибунах, уже не стонут, а трагически молчат. Теперь динамовцы не торопятся, часто отправляют мяч за боковую черту и медлят выбрасывать его.

— Эй ты, пошевеливайся, тепа! — кричит Кешка.

— Время тянут, дьяволы! — стонет Гусаков и, при­ставив ладони ко рту, кричит: — Ребята, не сдавай!

Красные яростно атакуют, но голубые опять отправ­ляют мяч за черту, и, как ни спешат подать мяч де­журящие у края поля мальчишки, до конца игры оста­лось полторы минуты.

Судья уже следит за секундомером.

Мяч с силой пущен в ворота «Динамо», но ударяется о штангу и отскакивает обратно, на трибунах рев до­сады, мяч ушел на середину поля — осталось двадцать девять секунд, — красные превосходно обходят голу­бых и уверенно ведут атаку на ворота.

— Бей! Бей! — вместе со всеми кричит Воробьев. Вот мяч у красного, тот уже отвел ногу для удара. Свисток судьи. Конец.

Общий вздох. Звуки марша, воспринимаемые как по­зывные всеми болельщиками страны, заглушают вор­котню знатоков, осуждающих и судью, и свою любимую команду, и тренера.

— Значит, мы проиграли, дядя Яша? — недоуменно бормочет Галочка.

— А все-таки это здорово увлекательно, все на све­те забываешь! — говорит Воробьев, поднимаясь вместе с семьей на верхнюю террасу.

Тенью проходит воспоминание о чем-то неприятном, волновавшем его до того, как он окунулся в этот свое­образный, всепоглощающий мир спортивных страстей. Ах да, критика Диденко!.. Но теперь Воробьев чувст­вует себя настолько освеженным, что происшедшее утром уже не кажется таким обидным. Подумаешь, недотрога! Три месяца ходил в опекаемых новичках — видно, хва­тит? Сколько раз тот же Диденко учил меня на ошибках других... почему бы теперь не поучить других на ошиб­ках Воробьева?..

— Яков Андреич! Воробьев! — кричит кто-то, проби­ваясь к нему сквозь толпу.

Это Диденко. Лоб его влажен, глаза горят. Он со всем пылом переживал игру, и сейчас ему необходимо высказаться. Проигрыш «Зенита» задел его, по актив­ности натуры он не просто огорчается, а ищет действия.

— Надо подкрутить профсоюзы и комитет по делам физкультуры! — говорит он. — Неужто нельзя найти но­вых игроков и кое-кого заменить?!

Воробьев молчит. Что-то мешает ему говорить с Ди­денко так же охотно, с открытой душой, как говорил прежде. Но Диденко, не обращая внимания на его на­хмуренный вид, подхватывает Воробьева под руку и вместе с ним подходит к Груне, остановившейся в сто­ронке рядом со стариками:

— О-о, и старая гвардия тут! Что, отцы, всыпали нашим?.. Ну, пойдемте выпьем чего-нибудь, пока тол­па схлынет. Горло пересохло, аж дерет.

— Кричали   небось? — с  лаской  замечает  Ефим Кузьмич.

— А то нет! Покричишь, когда такое творится.

По пути они прихватывают Немировых и Саганского с женой. Клава неохотно идет за мужем, она рас­строена проигрышем, и ведь последняя атака так хоро­шо развивалась, кто знает, если бы еще двадцать се­кунд...

Посмеиваясь, Григорий Петрович командует в пере­движном ресторанчике, сдвигая столики и заказывая кому пиво, кому лимонад, кому мороженое.

С моря тянет прохладой, надвигаются сумерки, но здесь, на высоте, еще светло, и от закатного нежного света все вокруг еще красивей, чем днем, и особенно приятно сидеть дружеским кружком за сдвинутыми сто­ликами, на ветерке, несущем запахи моря и цветов.

А болельщики все не унимаются. Гусаков уверяет Клаву, что штрафной был неправильно назначен, он прекрасно видел...

Ефиму Кузьмичу надоела воркотня приятеля: