Дни нашей жизни

— Да ведь и мы с вами не плохи, Борис Ивано­вич, — сказал Немиров.

Они понимающе переглянулись — сколько им еще предстоит работать вместе, а значит, и ссориться и ру­гаться! — и дружно заторопились вверх по лестнице.

Немиров был равнодушен к футболу, но любил эти шумные сборища, где всегда встретишь множество зна­комых людей, где иной раз случится как бы между про­чим договориться о каком-нибудь деле с человеком, которого иначе не так-то просто повидать. Кроме того, он любил смотреть, как ведет себя во время матча Клава.

С той минуты, когда мяч, крутясь, взлетал над цен­тром поля и кто-либо из игроков, опередив других, силь­ным ударом посылал его на половину поля противни­ка, — с этой минуты Клава, приоткрыв розовый рот и вытянувшись вперед, не видела ничего, кроме переле­тающего от ноги к ноге мяча. Заговаривать с нею было бесполезно — она не слышала. Если игра приближалась к воротам «Зенита», она хватала за руку мужа, а ино­гда, не замечая, что делает, и незнакомого соседа. Мяч в сетке противника приводил ее в веселое неистовство. Она вскакивала, хлопала в ладоши, кричала что-то не­разборчивое и оглядывалась на мужа, призывая его ра­доваться вместе с нею. Если он забывал хлопать, она сердилась.

В первой половине игры обе команды забили по мя­чу. В перерыве на террасах, куда люди выходили раз­мяться, горячо обсуждали интересные моменты игры, спорили, у кого крепче защита и напористей нападение, чей вратарь сильней и хорош ли тренер. Строили предположения, кто выиграет; заключали сотни пари — на пол-литра, на пару пива и просто так, ради удовольствия оказаться правым.

Оставив Груню и Галочку на местах, Воробьев оди­ноко бродил в толпе. Ему так и не удалось отвлечься от своих невеселых мыслей. Хотелось уехать домой, но как лишить развлечения Груню с Галочкой? Они так мечтали побывать тут! Он чуть не столкнулся с Диденко. Шагая с компанией райкомовских работников, Диденко горячо доказывал им, что сыгранность нападающих у ди­намовцев выше, потому что...

Воробьев свернул в сторону, чтобы не встретиться с ним. Три месяца хвалил, поддерживал, и вот, ни с то­го ни с сего, сразу раскритиковал вдрызг, а потом как ни в чем не бывало разглагольствует о футболе. Новые задачи! Да. Еще на ступеньку выше? Да. Но зачем бы­ло так наваливаться при всем народе?..

Навстречу вынырнули из толпы Ерохин с женой. Ерохин сияет.

— Как хорошо, правда?

Воробьев догадывается, почему у Ерохина такое чу­десное настроение, — нелегко ему далась победа, но вот уже три дня Ерохин идет впереди Торжуева.

Однако у Ерохина на уме совсем другое.

— Мы сейчас убегаем, — радостно сообщает он. — У нас ведь Мишутка соседке оставлен, его кормить по­ра, мы очень следим, чтоб по часам, — это очень важ­но для здоровья! Зато он каждые две недели по пять­сот грамм прибавляет...

Жена — по-матерински располневшая молодая жен­щина — снисходительно улыбается. Шрам ранения пере­секает ее миловидное лицо, но шрам как-то не портит ее, а только вызывает уважение и сочувствие.

— Ну вот, расхвастался! Побежим, пора!

Они спускаются по лестнице, а Воробьев глядит им вслед, — у него такое ощущение, будто он прикоснулся к чему-то очень хорошему.

Он возвращается на место немного успокоенным.

Смотрит с любопытством, но без увлечения. Пасовки, перебежки, удары... игра у ворот динамовцев... игра у ворот «Зенита»... Три игрока упали, мяч у четверто­го, защитник выбивает из-под ноги противника мяч и отправляет его подальше от своих ворот... Ну чего тут так кричать? Красные майки бегут на свою половину поля, мяч у ворот «Зенита», на трибунах стон и крик, даже Груня тихонько вскрикивает... Голубой бьет в верхний угол ворот, вратарь совершает почти немысли­мый прыжок, берет мяч и падает вместе с ним...

— А-а-а! — кричат на трибунах. Сто тысяч людей рукоплещут.

Воробьев хлопает и говорит, покачивая головой:

— Да, это прыжок... Здорово он!

Борьба продолжается в нарастающем темпе. Юркий игрок в голубой майке с семеркой на спине не отпускает мяч и не дает играть красной защите. Трибуны неистов­ствуют. Воробьеву интересно, как это он умудряется всех перехитрить, всех обвести. А вокруг стоит крик, многие вскакивают. Вратарь танцует на полусогнутых ногах, мяч перехватили у голубой семерки, несколько игроков сбились в кучу, кто-то кого-то толкнул или уда­рил, свисток судьи...

Судья назначает штрафной удар в ворота «Зенита». На трибунах начинается буря.

Гусаков вставляет два пальца в рот, пронзительно свистит, потом кричит во всю мощь своего голоса:

— Судью до-лой! Судью до-лой!

Его выкрик подхватывают Витя Пакулин, Кешка и другие цеховые пареньки, сидящие в ряд, — впрочем, они уже не сидят, они вскочили, яростно стучат ногами и кричат так, что их лица побагровели от натуги.

Воробьев посмеивается, но и его немного тревожит этот штрафной удар.

Судья не обращает ни малейшего внимания на шум. Динамовец бьет, вратарь «Зенита» снова в прекрасном броске перехватывает мяч, трибуны бурно рукоплещут, а игра продолжается своим чередом.