Дни нашей жизни

Клементьеву   выпало   играть   черными,   Гусаков удовлетворенно хмыкнул:

— Ну, теперь держись!

И, только поспев расставить фигуры, стремительно двинул вперед королевскую пешку. Ефим Кузьмич, по­раздумав, ответил тем же, Иван Иванович немедленно метнул вперед слона.

— До смерти напугал, — насмешливо сказал Ефим Кузьмич и спокойно двинул на одну клетку вторую пешку.

Галочка безнадежно вздохнула, поняв, что вечер потерян, взяла кубики, высыпала их на стол рядом с дедом и, не начиная строить, поглядела на стариков. У обоих седые усы, но у дедушки они пышные, мягкие, а у дяди Вани тощие, обвислые и какие-то слипшиеся, как будто он их купает в супе. У дедушки вся голова выбрита, а посредине кожа мягкая, блестящая, и лам­почка отражается в ней — зайчиков пускать можно, ес­ли бы он согласился повертеть головой. А у дяди Вани седые спутанные волосы, слишком отросшие за ушами и на затылке, воротничок мятый, галстук съехал на сто­рону, пиджак закапан и весь он какой-то запущенный. Мама говорит: беспризорный старикан. А дедушка весь чистенький, аккуратный. Призорный? Что такое при-зорный? И почему дедушка любит дядю Ваню? Придет, ворчит, ругает кого-нибудь или что-нибудь, да вот в шахматы играют целыми вечерами... А Галю норовит ущипнуть за щеку или подергать бантик; о чем разгова­ривать, не понимает, только спрашивает всегда одно и то же: «Как дела, коза?» Отвечать незачем, ему неинте­ресно. А дедушка все-таки очень любит дядю Ваню, это видно. И называет его за глаза «гусак». И мама поче­му-то любит «гусака». Вот скука-то... Пойти бы на улицу, да дедушка не разрешает — похолодало, мол, к ночи... Скучно же до чего со взрослыми!

Горестно вздохнув — вдруг дедушка поймет и пожа­леет? — Галочка начала строить виадук, пуская в дело и «съеденные» шахматные фигуры.

— Ходи, ходи, пока есть чем ходить, — поторапливал Иван Иванович.

— Торопишься к своей погибели, — укорял Ефим Кузьмич, обдумывая каждый ход и сквозь прищуренные ресницы любовно поглядывая на старого друга.

Уже больше сорока лет они были на «ты», когда-то вместе ловили голубей под крышей того самого цеха, где работали и теперь, только в те давние времена тур­бин еще не выпускали, а мальчишки годами прислужи­вали мастеру, пока наконец добивались настоящей рабо­ты. Бывшие Фимка и Ванька вместе учились мастерству, вместе мужали, а затем и старились.

С годами, подчиняясь общему тону, они стали звать друг друга по имени-отчеству и только в минуты заду­шевных бесед с глазу на глаз называли друг друга по-старому Ефимом и Ваней. Но задушевные беседы завя­зывались между ними редко, за сорок лет все было пе­реговорено.

Разыгрывая начало партии, оба помалкивали. Потом Гусакову надоело молчать и надоело шептаться, он то напевал, то пытался рассказать анекдот, то корчил для Галочки страшные рожи, так что девочка покаты­валась со смеху. Затем у него начали падать фигуры.

— Тише ты, бегемот, — одергивал его Ефим Кузьмич.

— Э, милый, молодой сон крепок, хоть из пушек пали! — И покосившись на приоткрытую дверь, игриво спросил: — Замуж еще не собирается?

Ефим Кузьмич гневно повел бровями, поцеловал внучку и сказал ей:

— Может, и впрямь пойдешь во двор, побегаешь перед сном?

Галочка рванулась в прихожую, боясь, что дед раз­думает.

— Галошки надень и шарфик на шею, — громким шепотом напомнил дедушка.

От этого шепота и от хлопка выходной двери Груня проснулась, зевнула, потянулась всем телом и, вдруг поняв, что заснула в неурочный час, за работой, а в доме гость, испуганно вскочила.

— Ой, что это я! И хоть бы вы окликнули, папа! Она вышла в общую комнату — большая, красивая, со здоровым румянцем на крепких щеках, с блестящими, чуть заспанными глазами. Приветливо пожала руку Ивану Ивановичу, мимоходом поправила ему галстук, снова украдкою, но сладко зевнула.

— Сейчас я вас чаем напою, игроки, — сказала она и, поглядев на часы, ахнула: — Скоро десять, а Галочка еще гуляет! Галошки она надела?

— Надела... Собирай на стол, а там и позовешь, пусть подышит перед сном, — с показной строгостью распорядился Ефим Кузьмич.

Старики продолжали играть, с удовольствием погля­дывая на быстрые и ловкие движения молодой хозяйки, которая делала все с такой безукоризненной точностью, что в ее руках и чашка не звякнет, и сахар колется, не разлетаясь по сторонам, и хлеб не крошится, а отпадает от буханки ровными тонкими ломтями.