Дни стужи

Его она тоже очень хотела убить, но хозяин — настоящий Хозяин, приказал пока слушаться и делать все, что ей скажут. А Хозяина она боялась по-настоящему. Она знала, что ножи, которыми он жонглирует, это совсем не ножи. Она знала, что это такое, и от этого ей становилось сладко и очень, очень страшно.

Ученики и телохранители погибли напрасно — Могамба зря слишком на них полагался. Он не успел сделать ничего—.

Когда Могамба подумал, что надо хотя бы предупредить других знающих, было уже слишком поздно.

По стенам его спальни, по леопардовой шкуре, доставшейся ему от далёких предков, побежал морозный узор, покрыл чёрную кожу, залез в горло и там взорвался миллионом невыносимо острых игл.

В это же время Хасан с пятью ближними верными осторожно подбирался к дому Володи Сибиряка.

Почему его прозвали Сибиряком, никто уже и не помнил, а сам Володя вносить ясность не спешил. Да и вообще, человеком он был скрытным, и потому Хасан его слегка опасался. Сам он всегда старался держать все свои дела в тени и то, что он за все эти годы почти ничего не узнал о делах конкурента, его раздражало.

Но и внушало опасливое уважение.

Сегодня пришла пора уничтожить причину опасения.

Хасан дал команду, и сосредоточился.

Двое бережно взяли его под руки — Песчаник завыл и обмяк. Ушел в те пространства. где его ждали, чтобы совершить обещанное. Желтая пустыня понеслась перед глазами, встал черный вихрь джинна, и Хасан шепнул освобождающее слово.

Одновременно с этим двое его людей обстреляли ухоженный бревенчатый дом Сибиряка из недавно купленных гранатометов.

Третий, чуть подождав, полоснул по выбегающим фигурам из древнего автомата, который хранили как раз для такого случая — патронов к нему было немного.

Над разгорающимся пожарищем взметнулась воронка смерча, засасывающая в себя всё и всех.

С длинным тяжелым всхлипом-вздохом Хасан вернулся в себя.

Нападающие скрылись в темных переулках, все так же бережно поддерживая Песчаника под руки.

Хацкий метался по Москве.

Пропажа агентов — ах, черт, как не вовремя. Майор понимал, что они, скорее всего, убиты. И бумаги, бумаги Зарецкого. Он так рассчитывал наложить на них руки, наверняка, там было немало интересного. Но сейчас все было неважным. Гость стучал в виски, все вокруг виделось через красноватую дымку, майор не мог сидеть на месте, тело лихорадочно требовало движения. Пора, пора! — раздавалось в голове, и майор мчался, уже не скрываясь, к дому, который давно наметил первой целью.

В квартиру постучал коротко, властно, ему открыл заспанный денщик и не успел сказать и понять ничего. Коротким движением майор воткнул ему в глаз длинный тонкий кинжал, придержал падающее тело и прошел в квартиру начальника столичной полиции. Наверняка, уже сработали обереги, но он лишь мотнул головой, отгоняя навалившееся жжение.

Гость не обманул, теперь он был под защитой иных сил — тёмных и страшных, но до чего же могущественных.

В спальне послышалось шевеление, что-то тяжело упало и майор вошел туда, доставая пистолет.

Два раза выстрелил в волосатую широкую грудь под распахнувшимся халатом, посмотрел в раззявленный рот, выстрелил еще раз, в голову.

Сегодня ночью надо было сделать очень многое.

Город не спал.

Засветились бело-голубым светом окна давно заброшенных, покрывшихся стеклисто-слизистым налетом зданий, тянувшихся вокруг Октябрьской площади. Заметались по ним ломаные тени, пополз белый дым, от которого мертвел и похрустывал воздух. Немногочисленные извозчики, поджидавшие случайных седоков, в ужасе нахлестывали лошадей, пытаясь уйти от неведомой напасти. Те, кому удалось, потом годами рассказывали о нечеловеческих криках, которые слышали позади. Ни один из них не оглянулся, чтобы посмотреть, что там происходит.

По пустым подъездам ходили плакунцы, стучали в двери квартир, бились в окна домов, дети залезали под кровати, а взрослые, трясясь от ужаса, творили крестные знамения и обереги.

Кому-то помогло.

Другие не выдерживали голосов в голове и того, что видели в окнах, и распахивали двери.

Белые седоки поворачивали пустоглазые лица к застывшим попутчикам и улыбались. И долго в ночи мчались лошади, не в силах убежать от того, что ехало в санях.

Сходили с ума ведуны и слухачи, кричали в колыбелях малые дети — все те, кто мог видеть и чувствовать то, что происходит за границами привычной повседневной Яви. Город казался им наливающейся зеленоватым гнилостным светом полусферой, к которой из невыразимо далёких глубин, откуда-то из-за пределов мироздания приближалось нечто.

Нечто, что навсегда изменит мир, в котором не будет больше места жизни.

Заполночь пошел снег.

Густые хлопья медленно плыли сквозь черное безветрие, милосердно укрывая обезумевший город.

* * *

Оба проснулись одновременно.

В комнате было приятно свежо, пахло чистым снегом и тёплым хлебом, за окнами падал на снег красный свет зимнего рассвета и светлело небо.

Снаружи послышались голоса, хлопнула дверь, захрустел снег под сапогами, звякнуло железо.