Дни Стужи (СИ)

А ведь он опасается, подумал майор, не боится, нет, но опасается, что вся эта комбинация выйдет ему боком. Может он меня сейчас ликвидировать? — мысли были очень спокойными и отстраненными. — Нет, не может, я слишком глубоко внутри ситуации. Он это тоже понимает. Потому и не вызвал меня сразу после операции. Чтобы не было ненужных разговоров. А сейчас, да, сейчас можно вызывать с полным основанием, дабы доклад заслушать, дело Службы Охраны напрямую касается. А когда только упокоили Говоруна — исключительно на совещании виделись. Чтоб на людях, чтоб никакого прямого общения.

— Отказаться я не мог, господин полковник. Вы сами участвовали в совещании, на котором создавалась моя группа. А от этого убийства магией несет за версту. Не мог я не приехать. Там же полицейского чина убили, да и охрану купца Первой гильдии заодно. Сам купец пропал.

— С Говоруном что, — полковник выпустил пар, чуть подуспокоился.

— Что касается, кхм… направления расследования дела Говоруна. О его любви к молодым дамам знал весь город. У госпожи Горностаевой как раз воздыхатель был — с горячей восточной кровью и соответствующими возможностями. Скажем так — отрабатываем.

— Ну и, как? Отрабатывается? — ядовито спросил полковник. — Как там воздыхатель поживает?

— Отрабатываем, как одну из основных версий, как и договаривались. Очень аккуратно сливаем информацию журналистам, чтоб они начали задавать вопросы, как так получилось, что городская полиция и служба разведки допустила такое безобразие у стен Кремля, — не моргнув глазом отрапортовал Хацкий.

— Вот что, майор, — Левшов как-то разом успокоился, откинулся на спинку кресла и кивнул майору на кресло у стола, — не до изысков нам теперь. Ситуацию мы обострили донельзя, нам теперь надо в ней свой кусок урвать. Сейчас все на ушах стоят, и это хорошо. Поэтому, вот я что думаю…

Левшов вышел из-за стола, присел на краешек и заговорщицки склонился к Хацкому:

— Как хочешь, но у этого твоего ревнивца должны появиться улики, которые однозначно его увяжут с разведкой, или порубежниками, для нас всё едино. Вот это уже можно не просто газетчикам скармливать, тут их крутить мои ребята будут, понимаешь? Нам их всех до п р и б ы т и я Гостя надо обезглавить и к ногтю прижать. Тут очень кстати, что твои люди стрелка упокоили.

— Так точно, господин полковник.

— Вот ещё, что, — Левшов встал перед майором. — Ищи бумаги покойничка. Вовремя ты меня предупредил, что он по Говоруну роет. Но раз вы в кабинете, и в доме купца ничего не нашли, значит, где-то у покойного тайник был. Из-под земли достань.

Сказал, и вернулся за стол. Сел, принялся перебирать бумаги, давая понять, что аудиенция окончена.

Хацкий задумался. Вытащил платок, поднёс к губам, но, вроде, отпустило. Он уже заметил, что чем дальше от гостя — тем легче ему дышать. Да и в целом, тем лучше самочувствие. Вон, даже понял, наконец, что за окном зима. Да такая, что только открытки писать. Рождественские.

На полковника он смотрел уже задумчиво-оценивающе, окончательно поняв, что Левшов дёргается. Мандражирует.

Ещё бы, ему есть что терять. В отличие от него, Хацкого, который в комбинацию с самого начала вошел с полным пониманием, что это его единственный шанс стать кем-то, кроме как отставным майором с мерзким характером и больным желудком. И, всё же, интересно, с чего это он на таком взводе? Что, там, в этих бумагах? Сделки с землей, которые Говорун проворачивал для Собирателей, это понятно. А нет ли там ещё чего интересного?

— Бумаги, говорите, — протянул майор, подчёркнуто неторопливо складывая платок. Платок былхорошего тонкого полотна, с едва заметной монограммой “Х” в углу, — Ну, допустим. Я как раз это дело веду, все естественно. Вот, я их нашел. Дальше, что?

Левшов подался вперед всем телом:

— Дальше, вы их приносите мне. И уже я решаю, что с ними делать. Это приказ.

Вот оно, то самое время, понял Хацкий. Если ломать ситуацию, то сейчас. Он откинулся на спинку кресла и поднял бровь:

–·Приказ? А, собственно, что именно вы приказываете, господин полковник, и почему?

Сказал, и замолчал, скучливо оглядывая стол полковника.

Левшов глотал воздух. Наливался багровым. Вздымался из-за стола. Сжатая в кулак ладонь уже готовилась грохнуть по столу так, что запрыгает письменный прибор и поедет вбок, рассыпаясь, гора коричневых папок.

После таких разносов люди выходили из кабинета Левшова на подгибающихся ногах. И больше их в стенах здания Службы не видели.

Хацкий с любопытством ждал.

Кулак пошёл по дуге вниз, багрянец добрался уже до лба, Левшов открыл рот… И что-то неразборчиво прохрипел. Кулак превратился в дряблую ладонь, которая сгребла какую-то бумагу и смяла ее. На бумаге остались тёмные мокрые пятна.

Полковник оплыл в кресле.

— Что, крепко припекает? — подпустив в голос сочувствия, спросил Хацкий.

Левшов лишь молча кивнул. Расправил скомканную бумажку, что-то прочитал, отправил ее обратно в папку.

Наконец, продышавшись, сказал: