ДНК неземной любви

– И потом, вам надо будет написать заявление – вот бумага, вот ручка, пишите, пожалуйста, это для уголовного дела – заявление ваше о признании вас законным представителем потерпевшей, – следователь прокуратуры положил на письменный стол бланки и чистые листы бумаги.

Образец почерка его хотят получить.

Катя сразу отошла от окна. Письменный стол вплотную придвинут к подоконнику, а ей не хотелось, чтобы этот мужчина... этот в общем-то весьма интересный привлекательный мужчина приближался к ней, был рядом.

«Похож, – сделала для себя категорический вывод Катя. – Он действительно похож на серийника-«зазывалу». И ведет себя... Они всегда так себя ведут... Как будто играют с нами в игру, воображая, что против них нет доказательств. Подставляются, чтобы потом... Снова нанести удар. Это свойство их психики, их вывихнутых мозгов...»

– Вы можете вызвать своего адвоката, если хотите, – сказал следователь.

– Зачем? Адвокат мне не нужен. Я же сказал, я не Нерон. К несчастью, мне далеко до таких, как он. Вы только зря потеряете со мной время, уважаемые, предупреждаю от чистого сердца.

Это «чистое сердце» так резануло слух, что всем как-то стало неловко, не по себе.

ГЛАВА 22 БОЙФРЕНД

Маленькая вроде бы, ничтожная деталь, а досадно – специальная тряпочка из микрофибры для протирки очков, что всегда лежит здесь, в кармане брюк, а теперь ее нет.

Дмитрий Федченко – тот самый, кого Катя помнила как Лилькиного Митю, угощавшего пирогами, чье имя всплывало в последние дни ненароком то тут, то там, – сунул руку в карман – нет, пусто. Протереть очки нечем.

В такую-то жару...

По характеру он был педант. В другом кармане всегда лежал чистый носовой платок, но протирать замутневшие стекла очков им казалось нарушением раз и навсегда заведенного ритуала.

Дмитрий Федченко только что вышел из здания центральной экспертно-криминалистической лаборатории, что на улице Расплетина. И его подруга... его любовь по имени Лилия весьма бы удивилась, узнав, что он эту самую лабораторию посетил.

Лилия... ее имя оставляло неповторимый вкус на его губах.

И аромат... Аромат тоже...

Странно, но в первые минуты их знакомства он как-то этого не понял – имя ей не шло. Лилия... какая она лилия. Стриженная под мальчишку, порывистая, порой нарочито грубоватая и такая всегда деловая, готовая сорваться с места.

Лилия... А спустя час после их знакомства – там, тогда, место и время как-то стерлись из памяти, остался только образ, воображаемый фантом, – спустя час после знакомства возник этот неуловимый волшебный аромат.

Лилия... ее звали Лилия...

Во всем своем несовершенстве она была как прекрасный цветок.

И ее, оказывается, так легко сорвать, сломать, ранить...

Но он желал тогда лишь защищать ее.

И теперь... теперь тоже.

Маленькая досадная деталь – замутневшие от пота очки. И потерянная тряпка для их протирки – потерянная где-то в гулких коридорах центральной криминалистической лаборатории.

Да... Лилия... она... любовь... капитан Белоручка очень, очень бы удивилась тому, что он в этот вечер вернулся туда – на улицу Расплетина.

Мобильный телефон снова зазвонил, а он снова не ответил. В «памяти» скопилось уже много неотвеченных вызовов. Ну что ж, порой надо вот так – помолчать, побыть одному.

Та их ночь... нет, это было уже утро, он просто забыл, когда она вернулась, точнее, заскочила на минутку домой переодеться после выезда на место происшествия на Гоголевском бульваре... То утро... все его тело, весь он, вся его пьяная кровь все еще была наполнена тем утром до краев.

Ее лицо и щеки, горячие от румянца, и вся она была усталой и одновременно свежей. И он вдыхал ее аромат, к которому примешивались запахи ночи – да, другие запахи, шлейф которых все еще витал там, на бульваре...

Она рассказывала ему, все рассказывала. Говорила, а он смотрел на ее розовые губы, а потом – потом снял очки и поцеловал ее – как тогда, в первый раз, тем вечером в гулком пустом коридоре центральной криминалистической лаборатории.

«Митька, ненормальный!»

Она могла и умела сопротивляться, но она подчинилась ему… – в этой светлой комнате, заставленной старой мебелью, окнами на площадь. И он был благодарен ей за то, что она так остро и щедро дала почувствовать ему, что он – мужчина.

Все эти глупые прозвища, которыми она награждала его дома...

И ее частые, слишком частые отлучки: «Ты же понимаешь, Митька, работа такая».

И ее тело – сильное и упругое, как мяч, и одновременно податливое как глина в его руках, когда он хотел ее...

И незабываемый бешеный аромат ее имени, что вошел в его плоть, заставляя вечно думать, сходить с ума, ревновать.

Он ревновал ее.

И желал только одного: чтобы они вечно были связаны единой крепкой нитью, даже когда она не ночевала дома, отправляясь исполнять свою работу, о которой он знал достаточно, чтобы порой ее ненавидеть.

Никто не говорил, что будет легко.

Никто не собирался протягивать между ними эту крепкую вечную нить.

В этом надо было уповать лишь на собственные силы.