До-бемоль минор

С этими словами она отвернула часть простыни. Красивые груди слегка подрагивали от неровного дыхания и растеклись от собственного веса мягкими ровными полушариями. Боковое зрение угадывало, что Алиса пристально смотрит в мою сторону, а я, застигнутый, не смог ответить встречным взглядом — глаза уже поползли вверх по стене, пока не уткнулись в изломанные одежды Анны Ахматовой… Вероятно, чтобы выиграть время, память наскоком пробежалась где-то в давнем далеке и выхватила светлую стену одного из залов Русского музея, а заодно и голое черное дерево в ста метрах от могилы художника Альтмана…

Я знал — нужно что-нибудь сказать или, хотя бы, посмотреть Алисе в глаза. Но странность копии, повисшей на стене, сковала мышцы и застучала кровью по вискам: Ахматова сидела в той же мудрой стеклянной позе, но сквозь одежды нежным теплом проступала… грудь самой Алисы, дышавшая светом и страхом.

«Какая дикость! Что это со мной, маньячество какое-то… позор… кретин…»— десятки быстрых слов мелькали от затылка к задавленным зубам. Душа, однако, не разделила их механического смысла и закричала свое: «Я хочу эту женщину! Хочу наброситься и прижаться, хочу терзать и выть, как лед в начинающемся костре…».

Шепот Алисы Николаевны током врезался в шею и плечи, он казался мне неправдой, чужим туманом.

— Я прошу вас… приказываю вам — скорее! Лейте же, уходят секунды…

Профиль Ахматовой неожиданно менялся на лицо Алисы в фас.

— Не терзайте, умоляю вас… Уважайте хотя бы то, что это молоко мне отнюдь не легко досталось…

На стене уже исчезла нога и начинали шевелиться руки. А душа моя теперь кричала о том, что во всем виновата Ахматова… или жена… или нога… и опять закричала о том, что хочу схватить за голые руки…

Вдруг в три секунды затихло ВСЕ, лишь слышно было, как хрустят сосуды в голове. Я обернулся. Алиса молчала; в глазах у нее расселись крупные слезы, губы дрожали, как у мальчишки, а руки — тоже дрожали и… тянулись ко мне.

— Родной мой… милый…

И я сорвался…

***

Восьмого декабря теперь уже далекого года„в 20 часов по Москве, я встретил свою первую любовь. Светлана была девушкой немного избалованной, но заболел я ею смертельно с первого взгляда и до последних своих дней буду нести по жизни ее нежную и добрую женственность, великолепную красивую преданность и ЕЕ счастье и жизнь, которые во мне не умирают…

Так вот, вечером восьмого декабря, околдованный неизведанным смыслом и жгучей тревогой еще раннего сердца и наблюдавший ее, танцующую, с расстояния четырех метров, я каждым кончиком пальца ощущал любое движенье уже тогда любимой фигуры, в ладонях же чувствовал колыханье оставленных ею следов на паркете.

А если случалось ей пролетать чуть ближе к моему углу в просторной комнате, то вспыхивала кожа под покровом волос и комочки молний сухим льдом продвигались в разных направленьях по ногам, по рукам и по всему организму. ТОГДА я боялся мечтать о первом робком поцелуе, страшась отпугнуть невозможное и близкое счастье.

Память не глохнет.

Поэтому я навеки влюблен в ушедший декабрь любимого святого времени…

***

Ну а Т Е П Е Р Ь был август совсем другого года, другой город и другой вечер… Теперь я не ощущал даже кровавых ран на спине от ногтей художницы Алисы, не слышал несвязных и громких ее криков и лишь напрягался всеми мышцами и костьми, а еще— молча и грубо впивался губами в отрубленную ногу чужой женщины…

***

Прошли какие-то часы с минутами. О них не помню— мы спали. Спали глубоко, без сновидений, переплетясь руками— как Родные или как змеи…

От назойливой сирены, кричавшей огромной жалобной птицей, завертелись в ушах острые механизмы, а тело рвануло короткой судорогой — это сработало в темноте двора противоугонное устройство чьей-то машины, одновременно разбудившее и напугавшее меня. Омерзительная сущность этого звука помогла мгновенно освободиться от мертвого сна.

Я не спешил открывать глаза, это казалось выше сил. Сначала ожили колени и руки, левая щека, губы и часть живота — все то, что слито было с мерно дышавшим горячим телом…

Она еще спала.

«Кто она? И кто здесь я? И нужно ли задавать себе эти вопросы сейчас? Да, необходимо… Но — не хочу, не буду! Лучше после: сейчас я голый и даже не знаю какой сегодня день… А может это вовсе не я..».