Глаза наконец открылись, а тусклый свет далекого окна освещал ее лицо. Брови были перечерчены путанными волосами, щеки держали едва угадываемый румянец, и подрагивали веки — как у девчонки-притворщицы. Мятые от сна «черты» не сделали Алису старше, напротив — она чему-то улыбалась сквозь лицо текущим изнутри спокойным светом и оттого становилась много моложе… все так же подрагивая веками.
Я увлекся, долго глядел на нее и долго к чему-то привыкал, затем осторожно поцеловал чуть вскинутый вверх подбородок.
Запах кофе, просочившийся со стороны кухни, вернул меня к действительности и напомнил о чужой неосязаемой квартире, вчерашнем дне, жене и дожде, о 5-й Линии и о… ноге. И об Анне Ахматовой, Обернувшись к стене, я не смог ее там отыскать (и теперь не уверен, была ли она в самом деле или же только грезилась мне).
Алиса вдруг проснулась, и мы надолго встретились глазами. Я уже начинал не выдерживать взгляда, когда она испустила глухой стон и гримасой животного дернулись губы.
5
Я вышел на улицу оглушенным, медленным и каким-то стареюще-одиноким психом. Возможно, я и был рад новому трепету, вдумчиво сам себе улыбался и, казалось, еще держал в кулаке Нормальную молодость, однако — не чувствовал ни страсти, ни надежды и… действительно был «стареюще-одиноким». Переживал «цейтнот средней силы в стадии миттельшпиля», как сказал бы Глобус.
Стало страшновато. Даже страшно. В нижней части горла подташнивало, перед глазами вскружился преувеличенных размеров обрубок ноги, а собственные подошвы с трудом отлипали от прохладного асфальта. Пришлось совсем остановиться, чтобы унять бессилие в коленях, к тому же — уши уловили стук картонного квадрата о водосточную трубу: перемещениями воздуха квадрат увлекался то влево, то вправо. Объявление гласило: «Умер муж. Фото прилагается. Все, кто обладают аналогичным дизайном лица и желают обрести любовь и беспрестанную заботу, могут в дневное время суток позвонить по тел. 279-2…» и тр. пр.
Некая гнусная черта характера мгновенно обрела еще одно дыханье, частный извоз в который раз пришел на помощь, и уже в 16–59 я стою с тремя рыжими хризантемами все на том же углу. В течение сорока секунд справляюсь с одышкой, а хладнокровное ежедневное уважительное к себе отношение или же вчерашние лужи с пузырями кажутся мне голой фантазией, ну а какая-то там моя любовь к Врубелю и к его певице-жене, предыдущая ночь и любимые поэты — вообще враньем…
Анна пришла без опоздания, прикинулась девчонкой и, бегло коснувшись губами моего носа (в знак старой дружбы), неприятно кольнула меня совсем другим запахом кожи и волос: Алиса не выветрилась еще.
Сначала мы шли молча — прямо, направо и еще метров триста; затем она спросила:
Взрослее прежнего показалась мне Анна. И равнодушнее. Это чуть задело и даже, пожалуй, оскорбило. Но не сильно, скорее — рефлективно.
А часы в руке пропищали половину шестого…
***
А через час распахнулась с улицы дверь и в зал, точно выцветший воздушный шар, ввалился приятель Глобус, а следом за ним… моя «кроткая» супруга. Кроткая, законная и в новых штанах.
Они зачем-то не заметили нас, подошли к лысеющему шустрому метру и очень вежливо (как мне показалось) прощебетали ему несколько тихих словосочетаний, после чего заполучили громкий ответ, сопровождавшийся жестом большого пальца в нашу сторону:
—