До февраля

Маму надо слушаться. Морозов отложил папку на вычурную тумбу, которую чокнутая Алена заказала, как и почти всю мебель, во Флоренции за дикие деньги, а растаможка обошлась в деньги втрое более дикие, и шагнул к сортиру, но зацепился взглядом за что-то в глубине гостиной, непривычное и неуместное.

Он подобрал папку, вошел в сумрачную гостиную и обмер.

На двенадцатом резном стуле, который странным образом не вписался в обрамление обеденного стола, а потому был сослан в дальний угол, сидел Эрик. Он и в приемной Морозова так ждал на первых порах, когда его еще можно было допускать в совместное публичное пространство: в уголку, неподвижный, с прямой спиной и ладошками на коленках. Но тут-то была не приемная. И не публичное пространство, тем более не такое, какое Морозов был готов считать совместным с кем-либо, кроме семьи.

– Ты что здесь делаешь? – спросил Морозов чуть более нервно и грозно, чем собирался.

– Сказали, вы поговорить хотите, – застенчиво улыбнувшись, ответил Эрик.

Его распевный тенор в гостиной прозвучал особенно нелепо и забавно. Морозов сразу успокоился и терпеливо пояснил:

– Да не я, тебя Валентин Владимирович в офисе ждет.

Эрик, заметно смутившись, привстал – и из этой невыносимо сусличьей позы неуверенно пропел:

– Я думал, вы лично хотите по итогу.

Морозов взглянул на часы и сказал, давя и досаду, и бурление в кишках, слышное, похоже, по всему дому:

– Ладно, давай лично, только мухой, времени нет.

Заслужил, в конце концов, подумал он снисходительно. Верой и правдой. Тот самый ресурс, который был правильным образом изыскан, подготовлен и использован с максимальным КПД, а теперь подлежал корректной и экологически чистой утилизации.

Он прошел к столу, выдвинул ближайший к Эрику стул, сел, положив папку на стол, и разрешающе кивнул. Эрик, снова воссев прочно и прямо, сообщил:

– Я всё сделал.

И умолк.

Хороший отчет, все бы так.

Морозов сказал:

– Вот и отлично. Благодарю за службу.

Он правда был благодарен Эрику – за то, что оказался под рукой очень вовремя, и бестрепетно взялся за решение проблемы упрямой бабки, отказавшейся отселяться из барака на Кузнецкой, о сносе которого Морозов договаривался долго и мучительно. За то, что управился быстро и тихо. За то, что сам вызвался порешать и другие проблемы такого рода. За то, что обходился недорого, а сэкономить на издержках позволял колоссально. За то, что никогда не требовал инструкций и не посвящал начальство в детали. За остроумную и в одно лицо реализованную тему маньяка, на фоне которой у самых упоротых ментов не хватило бы отмороженности, чтобы вычленить из цепочки жертв нескольких, которые жили в проблемных домах – а когда перестали жить, дома перестали быть проблемными.

Морозова, признаться, поначалу смутил размах «отвлекающих мероприятий», но потом он решил, что так и надо. В какой-то детективной книжке из детства было сказано, что лист надо прятать в лесу. И чем дурнее лес, тем труднее в него сунуться даже, а не то что найти отдельный лист, дерево или холмик.

– Проект удался, спасибо тебе, – добавил Морозов, вставая. – Дальше поодиночке. Всё ровно?

Эрик кивнул и тоже поднялся.

– Документы Валентин Владимирович тебе передал, остальное подготовил, – закончил Морозов. – Ты удивишься. Давай к нему, он ждет. Заодно старый паспорт сдашь.

Эрик смотрел без выражения. Морозов зачем-то объяснил:

– Он косячный, два номера подряд на одно и то же ФИО, а фотки разные. Сергеев Николаевичей Ивановых, конечно, тысячи, но зачем нам лишние вопросы.

Эрик кивнул и неожиданно спросил:

– А почему Радмир?

Морозов раздраженно посмотрел на него – не привык отвечать на вопросы подчиненных, тем более, считай, покойных. Но все-таки ответил:

– Наверное, свободное было. Я не спрашиваю. Меньше знаешь, как говорится. А что, не нравится?

Эрик заулыбался и не ответил. Мне бы такие зубы, снова подумал Морозов, и назидательно сообщил:

– Не имя красит человека, а наоборот. Сделают в телике передачу «Говно» – и если интересная получится, любому за счастье будет в «Говно» попасть. Гениальный писатель назовет героя «Сволочь», да хоть «Никто» – и через пару лет так детей называть будут. Я в детстве фамилии стеснялся, меня то Павликом дразнили, то боярыней. А когда «Морозовский» достроят, полгорода будут себя называть морозовскими, а остальные – завидовать и мечтать присоединиться. Важно не кто ты есть, а что после тебя остается. Песни, книги, счастливые люди в новых домах.

– Дети, – подсказал Эрик непонятным тоном.

Про детей ты зря, подумал Морозов холодно. На этом мы и остановимся.

Он кивнул и, помедлив, протянул руку. Эрик, опять полыхнув улыбкой, ответил на пожатие. Ладонь у него была неожиданно прохладной и твердой.

– Дверь прикрой просто, сама захлопнется, – сказал Морозов уже в спину Эрику.

Эрик кивнул, а Морозов попытался вспомнить, почему сам не захлопнул дверь, когда пошел к сейфу. Или захлопнул, просто Эрик был уже тут, просочившись сквозь швейцарский замок и сигнализацию?

Он хотел спросить об этом, но дверь уже хлопнула.