До горизонта и обратно

Сейчас на пенсии и живу в Поповке под Санкт-Петербургом.

© Форт Е., 2017

Предоконное

Октябрьское утро… За стеклами,
как мелом посыпанный, сквер.
Скамейка, вчера еще теплая,
похожа на белый эклер.

Видать, у погоды истерика:
взят город в белесый полон.
Синоптик вещает по телику
про мощный внезапный циклон.

Светлее в предутренней темени
от бликов огней фонарей,
но все же снежок не ко времени
в нестылом еще октябре.

Цепочки следов тротуарные…
Стучат каблуки в унисон.
И вновь в первоснежье коварное
открыт костоломный сезон.

Во власти седой гололедицы
виляют, буксуя, авто.
По насту, как летом, не едется:
к ненастью никто не готов.

И мается, ветром влекомое,
снежинок густых конфетти.
Картина до боли знакомая,
но надо наружу идти…

Августовское

Оттенок цианистый в кронах дерев
едва лишь заметен еще.
Роса по усохшей за лето коре
сползает, как слезы со щек.

Глотает туман за верстою версту,
стелясь, словно жидкий азот,
и позже на час выгоняет пастух
буренок разбродистых взвод.

Подернутый ржой, травостой на лугах
склоняется ближе к земле.
Построены шлемами сена стога
в просторах обширных полей.

У будки вздыхает спокойнее пес,
уставший от зноя и мух.
А стаи утиные рвутся за плес,
теряя по воздуху пух.

Помалу бледнеет небесная синь,
но толще слои облаков.
Плескаются реже в прудах караси,
не видно совсем мотыльков.

И будто уже равновесия нет:
сдувается лето, как шар.
И вскорости золотом листьев-монет
дожди и ветра зашуршат…

Покосилась изба-пятистенок

Олегу Чухонцеву

Покосилась изба-пятистенок,
палисадник бурьяном порос.
И блуждают из прошлого тени
средь бутонов изросшихся роз.

Выше роста стеной разнотравье
захватило былые дворы.
Здесь давно уже косы не правят
и давно не стучат топоры.

Тишина… Лишь гудение шмеля
да бои одичавших котов.
Запах прели пустых подземелий
у церквушки без глав и крестов.

Омертвелое русское чудо
затаилось в безбрежных лугах.
И вдруг с сердцем становится худо
до предательской дрожи в ногах.

С грустным скрипом болтаются двери,
режет уши их жалостный стон.
И глазам так не хочется верить,
Но, увы, это явь, а не сон.

Разрушается чья-то обитель…
Мелом надпись в светлице пустой:
«Дом ничейный. Кто хочет – живите».
Да вот только не хочет никто.

Дребезжит безнадеги телега,
расплескав чистых луж озерца.
На столешнице – крепкий мой «лекарь»,
что врачует пустые сердца.

Мойка 12. Точка отсчета