До горизонта и обратно

Словом, в моем «я» гнездилась какая-то сумятица, мгновенно возникшая и чисто платоническая, из которой невозможно было извлечь ничего, кроме самой сумятицы. И никакие увертки здесь не помогали. Такого чувства у меня никогда еще не было, и теперь оно потрясало меня своей необратимостью, несмотря на все попытки включить инстинкт самосохранения.

В результате всех этих тщетных усилий и надрывов я вновь оказался на больничной койке все с теми же сердечными недугами. Только на этот раз как в прямом болезненном, так и в переносном романтическом смысле: я так хотел увидеть ее…

Заведующая отделением и одновременно лечащий врач… к немалому моему удивлению и само собой – к удовольствию, вспомнила меня, как только я появился в ее кабинете и представился.

– Вы у нас лежали в прошлом году, в третьей палате, – заключила она, перебрав мои «сопроводительные» бумаги, и своим обычным, несколько резковатым голосом добавила: – Отправляйтесь туда же. Устраивайтесь!

В первую же ночь я почувствовал себя совершенно здоровым человеком. Крепко заснул. Поутру мог бы еще долго отсыпаться, если б медсестра не разбудила – пора приступать к процедурам. Какое-то время, пребывая еще в полусонном состоянии, я размышляю над вопросом, откуда вдруг во мне эта безмятежность? Почти что детская умиротворенность? Ответ нашел не сразу: я только что говорил, что целый год пребывал в плену внутреннего монолога, задавая себе бесконечные вопросы: «Чего ты хочешь, чего добиваешься? Ведь это все только в тебе. И чтобы ты ни придумывал, за себя и за нее, какие бы монологи ни произносил, она-то этого никогда не узнает и не должна узнать…»

И вот на тебе, оказавшись рядом, мне удается избавиться от этого ипохондрического состояния. Теперь какое-то время, день за днем, я буду жадно ловить ее шаги и голос – в соседних палатах ли, в конце коридора ли. Все равно. Главное – чувство близости, от которого я буду испытывать внутреннее успокоение.

– Может, проветримся? – предлагаю я соседу по палате, открывая окно навстречу утренней свежести.

– Да, пожалуй, – не возражает он, совершенно не представляя, к чему я через приоткрытое окно подолгу высматриваю закрытый со всех сторон внутренний двор.

Больничные окна, выходящие на юго-восточную сторону, затемнены пленкой во избежание прямых солнечных лучей в жару. Пока же тепло не мешает, весеннее тепло и свет. С окна третьего этажа этого лечебного инкубатора открывается прекрасный вид: низкое небо, синее, как море; верхушки молодых деревьев, покрытые позолотой; частные дома и новостройки, хаотично и густо разбросанные вокруг больничной территории; холмы, далекие и близкие, сплошь усеянные зеленью кустарников и травы. Дальше, где заканчивается обзор, замыкающий всю эту панораму, тянется высокая холмистая гряда, на которой грандиозным апофеозом упирается в небо ретрансляционная вышка, разукрашенная белым и красным цветами. А еще утренний прохладный ветерок, забегая в открытое окно, щекочет тело, не успевшее набрать утренней бодрости.

В коридоре – повседневная суета. В разных концах хлопают двери. Совсем близко простучали женские каблуки. Нет, – не ее. У нее походка, хоть и торопливая, но мягкая. Скорее всего, это сестричка ломится в дверь с капельницей. Весьма некстати. Значит, я уже не увижу, когда она подкатит на своем джипе, затормозит на обычном месте, как раз под нашими окнами, откроется передняя дверца… На правом плече у нее, еще на выходе, будет накинута маленькая черная сумочка, вторую, коричневую, побольше размером она подхватит с заднего сиденья и, уже на ходу щелкнув кнопкой блокировки дверей машины, своей привычной торопливой походкой направится к дальнему углу здания.

Только на этом коротком отрезке можно будет разглядеть ее вне «сферы трудовой деятельности»: в легком роскошном платье, которое безукоризненно гармонирует с ее чуть полноватой фигурой; лучи утреннего солнца еще ярче заиграют на ее распущенных золотистых волосах.

Не отрывая взгляд, я провожу ее до угла, а потом с содроганием буду ловить ее шаги, прислушиваться к голосу… Она появится вся в белом, но уже с затейливо прибранной прической, что придаст ей еще большую притягательность. Полное круглое лицо ее с чуть утолщенным носом, коротким подбородком и выразительными черными глазами, кажется, только что вылеплено рукою настоящего художника-скульптора, но еще до конца не завершено. Но эта некоторая жесткость как нельзя лучше гармонирует с ее внешностью, с избытком компенсируя какую-то скрытую привлекательность. Даже ее манера, на ходу или сидя за столом, держать голову с наклоном вправо (так первоклашки держат головки, старательно выводя первые буквы), вызывает во мне откровенную симпатию. Однажды я рискнул поделиться с ней этим маленьким своим открытием:

– Что? Много писанины? – спросил я, застав ее погруженной в какие-то бумаги. – Оттого, наверное…