До конца жизни

В голову ему лезли бог знает какие мысли. То он думал о провожавшей его девушке, которая сейчас, должно быть, гуляет по городу со своим парнем, слушает его тайные, предназначенные только для нее слова. То вспоминался Антону странный его сон в саду, в котором он, кажется, так и не дождался великого всеобщего наступления. То опять Антон думал о гармошке… Все-таки надо было ему вдвоем с девчушкой вернуться назад на свадьбу, постоять самому где-нибудь в сторонке, а ее послать на розыски. Девчушка добрая, ласковая и обязательно гармошку бы отыскала. Потом они пришли бы сюда на станцию, и Антон на прощанье сыграл бы ей что-нибудь особенное, может быть, то, что играл лишь Для самого себя и для Татьяны. Пальцы помимо его воли начали в темноте искать несуществующие пуговки, начали подбирать аккорды: то прозрачно-печальные, то радостные и ликующие.

Но никого сейчас рядом с Антоном не было. И темнота, непроницаемая, страшная, совсем сгустилась у него перед глазами. Они заболели самой первой фронтовой болью, словно только что по его лицу прошлись мелкие горячие осколки…

И вдруг Антон услышал, как где-то совсем невдалеке тихонько ойкнула и замерла струна. Он встревожился, поднялся с земли. Струна опять заойкала, по-молодому печальная и нежная.

Еще несколько мгновений Антон стоял, как бы раздумывая, идти ему на эти призывные, обнадеживающие звуки или нет. А потом все же решился и начал нащупывать палочкой дорогу.

На этот раз он не заблудился и вышел точно на перебор струн, на молодые ребячьи и девичьи голоса. Подождав, пока они немного затихнут, Антон спросил:

— Мандолина?

Хотя мог бы и не спрашивать. Он сразу узнал ее, но ему просто хотелось услышать это поющее, звонкое слово.

— Мандолина, — не обманули ребята его ожиданий.

— Можно попробовать?

— Можно, — тут же согласилось несколько голосов.

Но как только мандолина вместе с крохотным, похожим на березовый листок медиатором оказалась в его руках, как только Антон ощутил ее гриф, ее туго натянутые струны, так сразу понял, что сейчас он сыграть не сможет. Не к месту вспомнилась Антону давняя его зрячая молодость, Татьяна. Когда они только подружились с ней, была у деревенских ребят мандолина. Антон быстро выучился на ней играть и часто, доверив гармошку кому-нибудь из товарищей, тихонько перебирал струны, словно спорил с этой гармошкою, с ее веселыми неумолкающими звуками. Татьяна в такие минуты садилась с Антоном рядом, клала ему на плечо голову и тоже о чем-то печалилась, а потом чуть слышно просила:

— Не надо, Антон. Лучше уж на гармошке…

— Как хочешь, — соглашался он и послушно возвращал мандолину хозяину.

С тех далеких довоенных времен Антон за нее больше не брался. Не хотелось, нельзя на ней было играть без Татьяны.

Но сегодня никуда Антону не деться! Сегодня он сыграет. Не сейчас, правда, не при ребятах, а в электричке, под привычное постукивание колес, под торопливый вагонный гомон, заглушающий все боли и воспоминания…

Антон все медлил, как-то неловко перебирая мандолину в руках. Ребята уже зашушукались, начали переговариваться друг с другом. Тогда он, почти не веря в удачу, попросил их:

— Мне бы надо ее с собой.

— Зачем? — удивились ребята.

— Надо, ребятишки. Вы не бойтесь, я верну. Меня здесь все знают.

Ребята о чем-то посовещались, посоветовались неслышно и осторожно, а потом вдруг согласились с Антоновой просьбой:

— Ладно, дядя Антон, бери. Только чтоб привез, а то она из оркестра.

— Привезу, — заволновался Антон. — Завтра с дочерью приеду и привезу. Вы приходите примерно в это время.

Минуты две-три ребята еще стояли рядом с Антоном, разговаривая о каких-то своих делах, а после куда-то неприметно исчезли, веселые и быстрые.

Оставшись один, Антон все же не удержался, потрогал пальцами струны. Они сразу дали о себе знать, тихонько откликнулись, и ни одна не сфальшивила. Видно, ребята понимали толк в инструменте. Но больше Антон беспокоить струны не стал, словно боялся, что они преждевременно растеряют свою силу и там, в электричке, окажутся совсем беспомощными.

Ждать Антону долго не пришлось. Вскоре по радио объявили посадку.

Антон прижал мандолину к груди, чтоб случайно за что-нибудь не задеть, не повредить ее, и стал пробираться в людской толчее. Самый последний хвостовой вагон он отыскал без особого труда, поспешно вошел в тамбур, как будто опасался, что электричка может уйти без него, Антона.

Последние перед ее отправлением минуты были особенно мучительными и тревожными. Антон волновался и переживал намного сильнее, чем утром. Может, потому, что в руках у него был инструмент, на котором Антон не играл без малого сорок лет, а может, и еще по какой иной, неведомой даже ему самому причине…

Электричка отошла от вокзала как-то совсем незаметно. Антон обнаружил это лишь после того, как вагон начал по-настоящему раскачиваться, вздрагивать, а буфера застучали звонко и певуче.

Дожидаться, пока народ в электричке окончательно успокоится, у Антона не хватило терпения. Он торопливо тронул медиатором струны и оттолкнул куда-то легко убежавшую стеклянную дверь.