До конца жизни

Захарий Степанович хотел было продолжить с ним вчерашнее единоборство, спор и выстоять в этом споре, но увидел, как к могильнику бежит Гриша. Он остановился возле Захария Степановича, встревоженный, нетерпеливый, спросил:

— Почему она уезжает?

— Кто? — не понял вначале Захарий Степанович.

— Надя.

— Не знаю.

Гриша вымученно улыбнулся, махнул рукою и убежал назад к дому, наверное, для того, чтобы в последний раз расспросить Надю, что же все-таки случилось, задержать ее уговорами, а может быть, и силою.

Почувствовав в Гришиной улыбке насмешку над всеми своими мыслями и рассуждениями, над тем, что не может ответить на такой простой вопрос, Захарий Степанович подошел к Сновь-реке. Сидя на берегу, он долго следил за коршуном, который вдруг начал спускаться все ниже и ниже, пока не сел на самой вершине горы, победно распластав над нею крылья.

«Ничего здесь для тебя не будет», — хотелось посмеяться над ним Захарию Степановичу. Но вместо этого он достал из кармана завернутые в платок наконечники стрел, бусину, в последний раз посмотрел на них и без всякого сожаления бросил в Сновь-реку. Они тихонько булькнули и ушли на дно, где их уже, наверное, никто и никогда не сможет найти. Через одно-два мгновения течение сгладило, затянуло образовавшиеся было круги, и Сновь-река потекла дальше, кажется совершенно равнодушная к судьбе Захария Степановича.

Он не обиделся на Сновь-реку за это равнодушие, признал его вполне справедливым и, наверное, заслуженным. Но все же расставаться с жизнью, какою бы она ни была, ему было до боли жаль. Старческим близоруким взглядом он осмотрел луга, речку, церковь-клуб, в которой когда-то в детстве он вместе с Григорием и Серафимой так любил слушать певчих. Потом его взгляд задержался на одинокой фигуре Григория. Так же, как и два дня тому назад, он сидел на лавочке, седой, древний и, кажется, все давным-давно понявший а этой жизни.

Захарий Степанович поднялся было, чтобы идти к Григорию и расспросить его о чем-то очень важном, но потом сдержался, не поверив, не захотев поверить, что Григорий знает, зачем он прожил жизнь среди бесконечных лугов, зачем безответно любил Серафиму и зачем жили и живут отдельно от него сами луга и речка…

Он смотрел на Сновь-речку, и такими странными казались ему знакомые со студенческих дней слова: «А Иордан-река течет быстро, берега же имеет — по ту сторону крутые, а по эту — пологие; вода же очень мутная и сладкая для питья, и нельзя насытиться, когда пьешь эту воду святую…»

Бревенчатый дом

На самой околице Старых Борович окнами на восход и небольшую речушку Сновь сколько помнят старожилы стоит этот дом в окружении верб и вишневого сада. Строился он по-крестьянски, с расчетом на долгое время. Стены были выведены из толстых тесанных под рубанок бревен, теперь уже потемневших от дождей и зимних стуж, но все еще крепких, исключая разве нижних два-три венца, немного подгнивших и требующих замены. С годами дом осел, отчего сплошь заросшее плющом резное крыльцо взметнулось немного вверх, как будто хотело оторваться от дома и существовать само по себе.

Внутри дом был самым обыкновенным. Слева четверть его занимала русская печь с небольшой лежанкой и поликом, а справа в углу под тремя иконами стоял накрытый льняной скатертью стол и самодельный, на две доски, диван. На стенах там и сям висели фотографии, когда-то еще при жизни хозяйки Аксиньи Горбачевой всегда украшенные домоткаными рушниками и вышивками.

Умерла Аксинья лет десять тому назад жарким августовским утром, хлопоча возле печи. Ее легкой, хотя и ранней, смерти до сих пор завидуют одногодки и особенно сосед, вертлявый беспокойный дедок Иван Мардарьевич, прозванный в селе за маленький рост Иванькой.

Единственный сын Аксиньи, капитан дальнего плавания Александр Петрович, после похорон матери прожил в доме дня три, потом забил окна досками и отдал ключ Иваньке. С тех пор он в селе не появляется, должно быть, не позволяют ему занятость на службе и частые плавания в заграничные страны.

Иванька наказ Александра Петровича приглядывать изредка за домом выполняет исправно. Раза два в год он открывает замок, завернутый от дождя в клеенку, смазывает его солидолом или машинным маслом, проверяет также крышу и окна, хотя наперед знает, что ничего с ними случиться не может, потому как возле дома Иванька бывает ежедневно. Любит он посидеть на крылечке, поиграть в домино с немым бондарем Митей и ребятишками, прибегающими искупаться в Снови.

Играет Иванька обычно в паре с конопатым директорским сыном Юркой, который всегда «идет на офицерского козла», отчего они и проигрывают, потому как Юрка до последнего держит у себя дупель «пусто-пусто». Иванька злится, отбрасывает домино в сторону и заводит с Митькой на пальцах разговор о доме:

— Продал бы его Александр Петрович, что ли. А то разрушается.

— Ничего, — отвечает Митя. — Он нас с тобой еще переживет.

— Эт точно, — соглашается Иванька, — только впустую переживет.