До конца жизни

Пока они разговаривали, Гриша разжег костер. Он вначале разгорелся неярко, дымно, но постепенно дым рассеялся, смешался с начинавшим опускаться на луг туманом. Когда подошла Надя и села рядом с Гришей возле костра, он уже горел голубым, словно позднее вечернее небо, огнем. Надя и Гриша молча смотрели на него; он казался им таким же древним и вечным, как и река. В разные времена к нему подходили разные люди, сидели несколько мгновений, чтоб после уйти и никогда больше не возвращаться…

А теперь вот это мгновение наступило для Нади и Гриши, и им так хочется верить, что оно будет длиться для них гораздо дольше, чем для остальных, прежних людей…

Где-то совсем рядом с костром промчались лошади. Надя долго прислушивалась к их топоту и ржанию, а потом вдруг прислонила голову к Грише на плечо и зашептала странные, удивительные слова:

— Я прикладываю голову к твоей груди, и мне слышится нарастающий топот конницы. Что это? Может, это твоя любовь гонится за мною следом и зажигает по ночам костры? А может…

Лошади промчались мимо, но тут же вернулись, начали кружить возле костра, приближаясь к нему все ближе и ближе; казалось, еще мгновение, и они, не обращая внимания на Гришу и Надю, подомнут костер под себя, растопчут, погасят… Но в последнюю минуту лошади остановились, прислушались к, наверное, только одним им ведомым ночным звукам, развернулись и вскоре растаяли в темных бесконечных лугах… Все вокруг затихло. Речка, казалось, опять замерла, остановила течение, огонь над костром перестал волноваться, мучиться: он был поражен чем-то неожиданно возвышенным, чистым и теперь своим трепетом боялся нарушить эту чистоту, это неповторимое мгновение.

Гриша, бесшумно шагая по луговой стерне, наносил в палатку еще лежавшего в покосах, пахнущего землей и травяным соком сена. Надя тоже начала было помогать ему, но потом незаметно вошла в палатку и больше оттуда не появлялась. Гриша тихо позвал ее:

— На-дя!

— Я.

В темноте он прикоснулся к ее лицу, телу и удивился, какое оно, наверное, от долгого сидения возле костра, горячее, неспокойное. Надя на это прикосновение ответила таким же ласковым и тревожным прикосновением.

Я прикладываю голову к твоей груди, и мне слышится…

…Они долго лежали молча, слушая, как опять постепенно возрождаются река и костер, как говорят между собою вода и огонь…

Гриша рассказывал Наде о бабке Серафиме, о том, какой она была доброй и ласковой и как любила вспоминать о своей молодости, особенно об удивительных летних вечерах, когда она подплывала к плотам, на которых дед Григорий разжигал для нее костер. Бабка рассказывала об этом весело и легко, но Грише от ее рассказа всегда становилось грустно.

— Почему? — уже засыпая, спросила Надя.

— Не знаю, — ответил Гриша. — Грустно и все…

* * *

На следующее утро Захарий Степанович и Григорий пришли к могильнику с первыми лучами солнца. К их удивлению, Гриша и Надя были уже здесь. Они загорали на самой вершине горы и вначале даже не заметили стариков.

Григорий сразу пошел к своей яме, а Захарий Степанович на мгновение задержал взгляд на Наде, тихо и покорно лежавшей рядом с Гришей. Она заметила этот его взгляд и улыбнулась ему ласково и доверчиво. Захарий Степанович хотел было поинтересоваться, не устала ли она после вчерашнего дня, но тут же передумал. Ему показалось, что Надя при свете утреннего солнца удивительно похожа на Валентину Александровну.

Захарий Степанович удивился такому открытию, но еще больше удивился он, неожиданно почувствовав в себе старческую незаслуженную ревность к Грише.

Захарий Степанович поспешно отвернулся, пытаясь подавить ее где-то там, в самой глубине сердца, никому не выдать, не обнаружить свою тоску и горечь. Но у него ничего не получалось. Время от времени он отрывался от работы, смотрел на Надю, с каждым разом все сильнее сознавая, какой он уже древний, бывший и как, наверное, смешно Грише и Наде наблюдать за его бесполезной жизнью.

В десятом часу к речке прибежал мальчишка-посыльный, вначале с тайным страхом и любопытством оглядел ямы, скосил глаза на диковинную палатку и лишь после этого окликнул Гришу:

— Тебя председатель зовет.

— Зачем? — удивился тот.

— Не знаю.

— Ладно, приду.

Вместе с Гришей из ямы вылезла и Надя, Захарий Степанович почувствовал, что она тоже хочет уйти от уже надоевшего да, наверное, и с самого начала не очень ей нужного могильника. Но он намеренно не предложил ей этого: было страшно и тягостно опять оставаться один на один с Григорием, особенно после вчерашнего его признания. С Надей тоже, конечно, не легче: каждым своим движением, каждой улыбкой она напоминает Захарию Степановичу, как мало осталось ему, по существу, наслаждаться красотой и радостью жизни.

Но все-таки лучше уж с Надей, чем с Григорием…

Захарий Степанович показал Наде на место рядом с собой, так, чтоб во время работы можно было с ней разговаривать. Неважно о чем, лишь бы слышать ее молодой, звонкий голос, так похожий на голос Валентины Александровны…

Но поговорить им так и не удалось. Надя вдруг радостно закричала:

— Смотрите, Захарий Степанович!

— Что там? — отозвался он.