До конца жизни

Вскоре к горе подошли пастухи, поинтересовались:

— Клад ищем?

— Да нет, — как бы оправдываясь, вздохнул Захарий Степанович. — Могила здесь должна быть.

— Мертвецов, значит.

— Да вроде того.

Пастухи сразу потеряли всякий интерес к их работе и заторопились к лодкам, чтобы переправляться на другой берег к лошадям, которые уже разбрелись по лугу.

И опять Захарий Степанович расстроился. Ему стало стыдно перед своими помощниками и особенно перед Григорием, что не сумел быстро, одним словом убедить пастухов в том, что ищут они здесь все-таки не клад, не золото, а нечто одинаково важное и для Захария Степановича, и для Григория, и для этих самых пастухов.

Солнце между тем начало припекать все сильнее. Захарий Степанович, мокрый от горячего, едкого пота, останавливался все чаще и чаще, подставлял лицо и грудь редким порывам ветра, запрокидывал голову и каждый раз видел, как высоко над ними кружит и кружит коршун. С высоты ему, должно быть, смешно было наблюдать за их суетою, но он не улетал, надеясь если не на добычу, то хотя бы на то, что люди скоро уйдут с горы, которую он привык чувствовать своею и на которой так часто любил отдыхать.

«Ничего здесь для тебя не будет», — мысленно отвечал ему Захарий Степанович и опять склонялся над ямой, но согнутой спиной и затылком продолжал чувствовать, что коршун по-прежнему внимательно и жадно следит за ними…

В двенадцатом часу Гриша и Надя отпросились искупаться. Захарий Степанович отпустил их, хотя и не без сожаления: оставаться опять наедине с Григорием ему не хотелось. Ведь снова придется заводить какой-нибудь пустой разговор, лишь бы не молчать, не изводить себя догадками о тех мыслях, которые мучают сейчас Григория.

Но опасения Захария Степановича оказались напрасными. Григорий, словно догадываясь о переживаниях Захария Степановича, а может, сам не желая заводить никакого разговора, перешел на другую сторону горы к ямам, которые начали копать Гриша и Надя.

Захарий Степанович постепенно успокоился. Копать стало как будто легче: то ли земля пошла более податливая, то ли он незаметно для себя втянулся в работу. Несколько раз Захарию Степановичу попадались кальцинированные кости. Сердце у него вздрагивало, он радовался, что все-таки, наверное, не ошибся в своих предположениях и захоронения здесь обязательно должны быть. Смущало его лишь то, что они находятся слишком глубоко. Вспоминая разные случаи из своей и чужой практики, Захарий Степанович стал доискиваться до причин и вскоре как будто нашел их…

Но как только нашел, так сразу вернулся к своим прежним мыслям о Григории, о Серафиме, сразу снова почувствовал, как он устал, как безжалостно палит полуденное солнце и как беспрестанно кружит над ним неутомимый коршун. Захарий Степанович отбросил лопату и позвал Григория:

— Хватит на сегодня. Жарко.

— Хватит так хватит, — согласился тот и не спеша вылез из ямы.

Возле берега они помыли руки, и Григорий направился было к дому, но Захарий Степанович попросил его пройтись немного вдоль речки, вверх по течению, чтоб посмотреть на старые места, на полуразрушенную плотину, где когда-то была водяная мельница. Григорий согласился. Вначале они пошли по прибрежному сыпучему песку, а потом Захарий Степанович снял тяжелые рабочие ботинки и пошел прямо по воде, ощущая, как она охлаждает не только его старые высохшие ноги, но и все тело, освежает и возвращает к жизни душу.

Мгновениями он даже испытывал радость от того, что все-таки приехал сюда, домой, к этой речке, к этой сладкой воде, к другу своего детства — Григорию…

Проходя мимо плотины, где теперь, оказывается, был деревенский пляж, Захарий Степанович помахал рукою Грише и Наде. Те, заметив его, ответили тем же, начали звать к себе. Не будь рядом Григория, Захарий Степанович, может быть, и подошел бы к ним, рассказал бы какие-нибудь интересные древние истории, завидуя молодости слушателей и сам молодея душою. Но делать это при Григории Захарий Степанович почему-то постеснялся, к нему опять вернулись усталость и одиночество. В последний раз махнув рукою молодежи, он вышел из воды и заторопился вслед за Григорием, который уж сворачивал от речки к селу.

Мимо колхозной кузницы и электрической мельницы они вышли на улицу, которая с давних времен называлась странно, по-театральному — Галеркой. Дальше дорога шла через сосновое, похожее на самый обыкновенный лес кладбище. Захарий Степанович помнил эти сосны еще совсем молодыми, иногда чуть выше крестов, а теперь, за пятьдесят лет, они вытянулись, окрепли, в их облике появилось что-то величественное, тайное, как, наверное, и подобает деревьям, растущим на таком месте…

На кладбище Захарий Степанович решил задержаться; захотелось посмотреть на могилы отца и матери, посидеть около них, подумать.