До последнего дыхания. Повесть об Иване Фиолетове

Народу в мастерских прибывало. Пришли эксплуатационники со станции, конторщики, рабочие паровозного депо. Некоторые протискивались вперед, чтобы лучше слышать этого незнакомого рабочего паренька. А он говорил, все более воодушевляясь.

— Только что закончилась нашей победой всеобщая политическая стачка в Баку. Да вы об этом, наверно, знаете, потому что наша стачка нашла отклик по всей России. Мы добились многого. Где на час, где на два сократили рабочий день, подняли оплату за труд. Пора и вам присоединиться к общей борьбе. Бросайте работу! Предъявляйте требования своей администрации. Боритесь за восьмичасовой рабочий день, за свободу собраний и демонстраций! За демократическую республику!

Митинг начался настолько неожиданно, что полиция узнала о нем, когда все разошлись.

— Однако ты мастак говорить, — похвалил Фиолетова Сергей Петрович. — Складно у тебя получается.

…Планы у Фиолетова были большие и нелегкие. В Баку он постоянно чувствовал локоть друзей, здесь был один. Там он мог в трудную минуту пойти к Вацеку, Алеше, Мешади, чтобы посоветоваться. Здесь, по крайней мере на первых порах, он должен был любое решение принимать самостоятельно, на собственный страх и риск, и это вызывало у него противоречивые чувства — гордость за то, что ему доверили важное и трудное дело, и опасение: а вдруг он что-нибудь сделает не так, не на пользу, а во вред?

В Баку была своя типография, где за время одной лишь декабрьской стачки напечатали тысячи листовок. Тысячи! Здесь же не было даже примитивного гектографа, не было бумаги, красок, помещения. Правда, на все это Кавказский союзный комитет РСДРП отпустил деньги, об этом, посылая Фиолетова в Грозный, сказал Вацек, по-прежнему выполнявший обязанности казначея.

Отпущенные деньги хранились у Сергея Петровича.

— Я их, Иван Тимофеевич, в душнике на кухне храню.

Сергей Петрович пошел в кухню и через несколько минут вернулся с завернутым в холстину толстым свертком.

— Сколько здесь? — спросил Фиолетов.

— Передавали, что тыща.

— Добро… Теперь эти деньги нам бы с толком истратить. На первых порах гектограф приобрести. А потом и типографию организовать. Листовки, брошюры печатать…

Печатать листовки было негде. Фиолетов сунулся было в полукустарную местную типографию, но натолкнулся на какого-то типа, который в ответ на его просьбу пообещал немедленно сообщить о нем полиции. После нескольких дней поисков удалось связаться с милой барышней из гимназии, должно быть учительницей, которая взялась размножить листовку на пишущей машинке. Получилось около ста штук, и это было каплей в море.

Он шатался по базару, ходил по кустарным мастерским, приглядываясь, нет ли у кого гектографа. Спрашивать напрямик было опасно, многие лавочники хорошо знали, для каких целей покупают эту нехитрую машинку. Да ее ни у кого и не было.

И вдруг он вспомнил, что перед отъездом из Баку видел старенький гектограф в лавке Азаряна, что на Торговой улице. Азарян сочувствовал революционерам и откуда-то доставал для них то типографский шрифт, то бумагу, то краски.

— Придется мне, наверно, в Баку ненадолго съездить, Сергей Петрович, — сказал Фиолетов. — Может, гектограф достану.

— А не сцапают тебя там?

— Постараюсь, чтоб не сцапали… Надо нам гектограф вот как! — Он провел по горлу ребром ладони…

В Баку поезд пришел под вечер. Домой Фиолетов решил не заходить, чтобы не расстраивать мать: мол, показался на минутку и опять уезжает, — а направился с вокзала к Джапаридзе.

— Ванечка! — удивилась Варвара Михайловна. — Ведь вы же в Грозном… Алеша, посмотри, кто к нам пришел!

Джапаридзе удивился не менее жены, хотел было поругать Фиолетова, но когда услышал о цели приезда, успокоился и даже похвалил за инициативу.

— А у нас, Ванечка, очень тревожно, — сказал он. — Ходят упорные слухи, что не сегодня завтра начнется армяно-татарская резня. На всякий случай мы уже сорганизовали на промыслах дружины по десять человек — два азербайджанца, два армянина и шесть русских. Будут ходить по казармам и следить за порядком.

— Пожалуй, тогда мне надо сейчас сбегать к Азаряну.

— Не советую. Уже поздно, и Азарян вам не откроет. Все армяне страшно напуганы и стараются, когда стемнеет, не показываться на улицах.

— Утро вечера мудренее, Ванечка, — сказала Варвара Михайловна. — Переночуете у нас. Небось устали с дороги… Сейчас будем ужинать. Я вас таким пловом угощу…

За ужином тема разговора была все та же — об опасности братоубийственной резни.

— Вот уже две недели, — сказал Джапаридзе, — как полиция распространяет среди мусульман слухи о том, что армяне готовятся к бунту против царя и хотят перебить всех азербайджанцев и русских.

— Какая чушь! — воскликнул Фиолетов.

— А власти палец о палец не ударили, чтобы рассеять нелепую молву. Больше того, полиция и ее агенты стали раздавать мусульманам оружие и патроны и делали это открыто, прямо на улицах.

— Мешади, конечно, в курсе всех дел?

— Само собой. Он сейчас днюет и ночует в помещении правления «Гуммета»… Как-никак, а это — его детище.

— Да, тут Мешади проявил огромную энергию… Кстати, «гуммет» в переводе «энергия».