До последнего солдата

– Если бы… Рисковал, понятное дело. Какая бы власть в этих краях ни была, она все равно где-то там, по селам да городкам. А здесь, на этом завалье, меж каменоломен, всегда своя власть, особая: власть силы и страха. Милиции сюда не докличешься. Соседи тоже не прибегут, побоятся. Одно спасение – в каменья. Тут, почитай, из каждого дома такие ходы, у каждой семьи такие тайники.

26

Старик вернулся в коридор, а капитан осторожно спустился, на ощупь дошел до открытой массивной дверцы, прошел, на свет, еще один маленький коридорчик и, отвернув завешанное одеяло, оказался в небольшой комнатушке, где, даже сидя, могло расположиться не более пяти-шести человек. Зато стены здесь были обшиты досками и завешаны шкурами. Пол тоже дощатый. А еще – стояли узкие двухъярусные нары и небольшой лежак, да в закутке, завешанном старым ковром, чернели бочка для воды и ящик для съестных припасов.

– И подолгу вы здесь просиживали?

Калина ничего не ответила, прошла в конец закутка, выводившего, как оказалось, в довольно широкую выработку, в которой, при необходимости, могло расположиться еще несколько человек, и, нагнувшись, молча отодвинула такую же замаскированную каменными плитами дверцу, наподобие той, какую Андрей уже видел в коридоре.

Протиснувшись в нее, капитан разглядел впереди себя что-то вроде тупикового завала. Но под «потолком» чернел пустотой лаз, по которому можно было попасть в штольню.

Какое-то время Беркут стоял у этого завала, внимательно оглядывая его. Он прикидывал, как бы получше использовать все то, что он здесь видел, в самые трудные минуты обороны, когда немцы окончательно загонят их в катакомбы.

Потом, чуть поднявшись по каменным выступам наверх, перегнулся через барьер и прислушался. Голоса бойцов звучали совсем рядом. Откуда-то слева, из-за простенка, доносился стон.

«Значит, там госпиталь, – понял капитан. – Однако перетаскивать раненых по этому перевалу будет очень трудно. Да и дышать им станет трудновато. Если же оставить дверцу открытой – выдадут себя стонами».

Мимо него по штольне проходил и Мальчевский – капитан узнал его по излюбленной припевочке: «Шепотульки, шепотульки, шепотуленьки мои…». И еще кто-то из бойцов. Беркуту хотелось окликнуть младшего сержанта, но он вовремя сдержался: пусть этот ход пока останется тайной для всех.

– Не страшно вам здесь? – спросил он Калину, закрыв дверцу и вернувшись в освещенную фонарем «келью».

– Теперь уже не страшно.

– И подолгу приходилось просиживать здесь?

– Иногда казалось, что меня заживо замуровали. Срывалась ночью, уползала в штольню и по ней выходила к реке. Тайком, чтобы дед не знал. У немцев пост какой-то над рекой был. Одно время у нас в доме даже квартировал их офицер. Тогда старик вообще запрещал мне подниматься наверх.

– О, да у вас здесь арсенал! – только теперь Андрей заметил, что на низенькой полке, между нарами и лежанкой, хранятся браунинг, две лимонки, немецкая граната с деревянной ручкой и шмайссер. Рядом, на полу, но зацепленная ремнем за гвоздь, стояла трехлинейка.

– Арсенал еще только нужно будет создать.

– Хотите сказать, что все это оружие когда-нибудь стреляло? Я имею в виду, из ваших рук?

– Это – нет. Стрелять пришлось из этого, – она расстегнула ватник и выдернула из-за мужского брючного ремня небольшой пистолетик.

А пока Андрей, взяв за ствол, осматривал его, Калина выдвинула из-под нар небольшой картонный ящик, в каких немцы обычно хранили консервы, и продемонстрировала еще один «шмайссер-18» и добрый десяток рожков с патронами.

– Бедный ребенок, столько всего насобирать! Зачем тебе столько огнеубийства? – проговорил капитан, переходя на «ты» и присаживаясь у ящика. – Кто заставил тебя стаскивать сюда все это, и как ты собиралась распоряжаться им?

– Не смейте разговаривать со мной таким ехидным тоном! – вдруг вскипела Калина. – И имейте в виду: двоих таких, как вы, я уже отправила на тот свет.

– Сразу двоих? Врешь ведь, – сказал он без каких-либо эмоций и поднялся.

– Двоих. Причем точно таких же!

– Как я?

– Не наших, конечно, – ожесточенно, сквозь зубы, уточнила Калина. – Один был немцем. Я его прямо здесь, у реки. Камнем по голове, и в реку. Автомат его – вот он. Правда, этот попался мне случайно. Унтер-офицер ихний. Понял, что я не парень, однако ничего своим не сказал, сам выследил вечером, возле плавней.

– И ты его… исключительно из чувства горячей любви…

– Именно из чувства…

– С этим разобрались, а кто другой несчастный?

– Другой нашим был, только служил не нашим. – Калина вздохнула, рванула из рук Беркута автомат, однако он сумел удержать его.

– Я так понимаю, что полицая своего ты действительно ухитрилась полюбить… – откровенно провоцировал ее капитан.

– Кто же мог предположить, что он не то что в полицаи, а в охранный батальон ихний подастся? Говорят, его даже хотели послать в офицерское училище. И, наверное, послали бы, потому что парень и в самом деле толковый был. Не пойму только, почему такой лютой ненавистью ненавидел коммунистов.

– Теперь он уже не сможет объяснить нам этого. Его… – тоже в плавнях?