До последнего солдата

– Да ты и тогда будешь каждое слово сквозь зубы цедить, потому что давно разучился говорить по-людски, а может, никогда и не умел.

Услышав это, Беркут вздрогнул, но сдержался. Он, конечно, мог бы вышвырнуть сейчас ефрейторишку из кабины, пусть бы остыл на снегу – поскольку никакого иного наказания придумать ему в этих условиях не способен. И, наверное, так и поступил бы, если бы эти оскорбительные слова сорвались у любого другого человека.

Но сержант Крамарчук и медсестра Кристич, – последние бойцы гарнизона, с которыми ему удалось вырваться из замурованного немцами дота, погибли. Поручик Мазовецкий ушел в Польшу. Многие бойцы группы, с которой он начинал партизанскую борьбу тогда, в конце лета сорок первого, тоже погибли в боях, замучены в камерах гестапо или томятся в концлагерях. Вот и получилось, что Арзамасцев оказался теперь единственным человеком, с которым Беркут сражался за линией фронта. А это уже своеобразное братство.

Конечно же ему очень хотелось спасти Кирилла. Но кто знает способ спасти, сохранить солдата на войне, где каждый день гибнут тысячи таких же солдат?

– Сейчас ты думаешь только о себе – стукнул тем временем Кирилл кулаком по рулю. – Продержусь, выслужусь, докажу! Глядишь, медальку дадут. А то и орден. Но это твое дело. А что касается меня…

– Генерал обещал мне за эту операцию Звезду Героя, – невозмитимо посвятил его Беркут.

– Ах вот оно что?! Тогда, конечно, наплевать тебе на судьбу какого-то ефрейторишки.

– Если действительно наградят, – распилю и половину золотой звезды отдам тебе, – вальяжно произнес Беркут, откинувшись на спинку сиденья.

– Ну да, ты можешь позволить себе даже такие шуточки.

– Я очень редко шучу, ефрейтор Арзамасцев, – жестко парировал капитан. – Особенно когда мне хамят. И вы напрасно считаете, что у меня железные нервы. Я сейчас же могу вывести вас, поставить лицом к борту и самому себе скомандовать «Пли!». Но прежде, чем сделаю это, скажу вам вот что: знаете, что меня больше всего терзало, когда я находился в этом своем месячном плену? Конечно, и выжить хотелось, и было страшно умирать от голода. И расстреливали меня, да все как-то неудачно…

– Расстреливали его «неудачно»! – иронично ухмыльнулся Арзамасцев.

– Но больше всего я терзался от сознания, что другие парни воюют, а я вынужден сидеть в лагере под охраной вонючих тыловиков и дрожать, ожидая, чем вся эта история кончится. И как я завидовал тем, в чьих руках было оружие. Как я им завидовал! Даже самому необученному солдатику, с непристрелянной трехлинейкой и вечно размотанными обмотками – завидовал. Потому что у него все же есть эта самая трехлинейка, и через час-другой его поднимут в атаку. А я вот броситься в атаку уже не смогу. Бросаться же на лагерную колючую проволоку – презренное самоубийство, способ спасти самого себя от страха. А тут – смотрите сколько врагов! На каждом шагу. Их тьма, этих врагов, и вы сражаетесь вместе со всеми. На своей земле. Так чего, какого дьявола вам еще нужно?

– Говоришь ты красиво. Но больше всех славы в этой войне мне не нужно.

– Не волнуйтесь: нам с тобой ее и не достанется, – устало вздохнул Беркут, вновь переходя на «ты». – Вот пулю какого-то накачавшегося шнапсом Ганса – это в любое время, хоть сейчас. Кстати, вон они.

– Точно, – вмиг забыл о своих обидах Арзамасцев. – Одна, две, кажется, три машины…

– Ну и божественно. А ты спрашиваешь, зачем мы здесь, – как-то сразу оживился капитан. Ожидание, припудренное исповедью Арзамасцева, уже начинало угнетать его. – Только затем, чтобы истреблять врагов наших, вот мы зачем! А врагов, как видишь, несчитанно.

Андрей вышел из машины и перебежал к пулеметчикам. Отстранив бойца и, поудобнее устроив пулемет на перемычке между валунами, он стал поджидать, когда машины приблизятся к повороту.

– Следи, чтобы не обошли с тыла, – напомнил тому бойцу, что выглядел помоложе. – Отойди за дорогу. А ты, солдат, приготовь запасную ленту. Знаешь, как это делать?

– Канешна знаю – да! – развел руками боец. – Ишо как знаю! Сам пулеметчиком был – да. Только нэ такой пулемет. – Он говорил с заметным кавказским акцентом, и Беркут с удивлением отметил, что не помнит этого красноармейца. Как оказалось, он пока еще вообще плохо знает их, бойцов своего гарнизона, – разбросанных по плато, по постам и дозорам.

– Как только приблизятся – поддержи огнем из автомата. И ни в коем случае не паниковать.

– Зачем паниковать? Паниковать нэ надо, – рассудительно согласился боец. – Умирать можно, паниковать нэльзя, – да.

«Философ!», – ухмыльнулся про себя капитан, не сводя глаз с дороги.

33

Вот машины медленно подошли к повороту и остановились. Там, конечно, безопаснее, чем спускаться в долину, на разбитую дорогу.

Свет фар, осветивших борта машины, и длинная пулеметная очередь зародились почти в одно и то же мгновение. Прицелившись по кромке борта первой машины, Беркут так и провел ее до конца колонны, затем вернулся назад и только потом опустил ствол чуть пониже, встречая огнем тех, кто успел соскочить на землю.