До последней строки

— Э-э, старо, Алексей Александрович. Я еще в детстве-слышал: не мир для тебя, а ты для мира. Так?

— Скажем иначе: не «я и мир», а «мир и я».

— Все равно старо.

— Поверьте, помогает, когда трудно.

— Возможно… Спасибо, что вы молчали сегодня на этом судилище.

— Судилище?!

— Судилище, расправа, фарс — как хотите.

— Послушайте, вы серьезно?

— Алексей Александрович, голубчик, не надо. Волков невзлюбил меня, едва переступил порог редакции.

— А Кирилл? А Леон? А другие?.. Наконец, сами мысли, сама суть дискуссии?.. Фарс?

— Никто не убедит меня, что у того же Волкова этакая, небесной голубизны, непорочная душа. Уверен, что он спит и видит, как бы ему занять кресло Тучинского. Подвижник, борец за общественные идеалы! Знаем, нагляделись.

— На кого?

— Господи, да один Манцев чего стоит! А его компания? А ваш Зубок? А все, что мы знаем о культе? Трусость, ложь, наговор на безвинных… Сын отрекается от отца, жена от мужа… Скопище человеческой низости!

— Знакомые мотивы. У меня уже был по этому поводу разговор с дочерью.

Вот видите!

— Вижу… Скажите, Орсанов, вы верили в Сталина?

— В Сталина? Нет.

— А я верил. И во всех бедах винил кого угодно, только не его.

— И что же?

— Но ведь я так же, как вы, мог бы сейчас заявить, что уже тогда видел, тогда негодовал...

— И при этом кричали: «Да здравствует великий Сталин!..»

— А вы не кричали?

— Особого усердия не проявлял.

— А я проявлял.

— Тем горше было прозреть.

— Но сдается мне, что тот, кто не верил в Сталина тогда, не верил и в нашу идею.

— Дорогой мой, не слишком ли?

— Пусть слишком.

— Голубчик, вы сами знаете, сколько у нас скверного, подлого, преступного. Я имею право быть недовольным тем, что плохо. Право на борьбу с пороком.

— А разве я не борюсь с пороком?

— Ну и кончим на этом.

— Нет, Орсанов, нет. Во что вы верите?

— В молодость.

— Я тоже. Но чего вы хотите от нее?. Да, я знаю, мы прошли не гладкий путь. Были ошибки, срывы, потери. И сейчас мне порой не до восторгов и умиления. Но я знаю, чего мы хотим. А чего хотите вы? Куда вы хотите звать молодость — ту молодость, в которую верите? Черт побери, ведь у каждого должно быть что-то,

за что он готов под пулю, на костер, на крест! Что же написано на вашем знамени? Оно есть у вас?

— Кто же я, по-вашему?

— А вы не пытались задать этот вопрос себе? Набраться мужества и допросить себя? До конца, до самого дна!. По-моему, так: либо вера, либо неверие! Либо честный друг, либо честный враг.

— Либо — либо!. А если честно анализирующий? Честно раздумывающий? Честно сомневающийся в чем-то?

— Сомневающийся?. Моя комната свободна. Вот она! Целый вечер и целая ночь в нашем распоряжении. Идемте, выкладывайте ваши сомнения!

— Нет уж, увольте. С меня на сегодня хватит.

— Продолжим здесь!..

— Я сказал, с меня на сегодня хватит. Слышите? Я сыт по горло!

— Ладно… Коли на то пошло, ладно. Отложим. Но только отложим, Орсанов.

…Рябинин спускался по лестнице, когда из коридора второго этажа вышли на лестничную площадку Волков, Лесько и Атоян.

— Внучка уморила, — рассказывал Атоян. — Поп — это, говорит, который в цирке выступает. Цирк, церковь — перепутала. Блеск!

— Да-а, такие вещи записывать надо, — заметил Волков. — И публиковать.

Хорошо было присоединиться к ним.

— Что это вы сегодня в колонном отмалчивались, Алексей Александрович? — спросил Волков. — С вашей-то натурой?

— Не в последний раз собрались…

Глава девятая

Орсанов стоял на лестничной площадке. Занятый своими мыслями, он не обратил внимания на человека, медленно и нерешительно поднимающегося по лестнице.

— Где тут сидит товарищ Рябинин?

— Рябинин? — рассеянно переспросил Орсанов. И только после того, как он сам произнес эту фамилию, после того, как услышал звук собственного голоса, назвавшего эту фамилию, он понял, о ком именно спрашивает посетитель, и поражающий смысл происходящего дошел до его сознания. — Рябинин?.. Вам нужно Рябинина?

— Да, да, его. А что?

Невольно и бесцельно, просто в силу профессиональной привычки, Орсанов прикинул, кем может быть тот, кто стоял перед ним… Скорее всего, приезжий, из какого-то дальнего района области; колхозник или рабочий совхоза. В редакции, конечно, впервые.

Очевидно, он не читал вчерашней газеты. А если и читал, то не всю; четвертую полосу не видел. И очевидно, он не знал Рябинина в лицо, иначе бы ему бросился в глаза портрет, висящий за спиной Орсанова, на стене.

— Я из Киктева, — продолжал посетитель. — Работаю там на элеваторе. Приехал по поручению… С просьбой к товарищу Рябинину.

«Киктево? — пытался вспомнить Орсанов. — Поселок? Село?»

Приезжий говорил еще что-то, а Орсанов сделал шаг в сторону, — возможно, портрет и написанное под ним были плохо видны. И тогда посетитель перевел взгляд на стену… Текст под портретом был короткий, всего три строчки. Читая их, приезжий шевелил губами.

Потом они — ошеломленный посетитель и Орсанов — какое-то время стояли молча.

— А ведь я специально, с поручением. Аж из Киктева! Что же это, а?..

Он повернулся к лестнице. Ковровая дорожка, стекающая по ступеням, приглушала его шаги.