До самой смерти...

Что вообще, черт побери, заставляет людей идти работать в полицию? Мы имеем дело с убийством, – размышлял он, – а убийство почти всегда подготавливается в тайне, и наша работа обычно заключается не в том, чтобы предотвратить его, а в том, чтобы обнаружить убийцу после того, как оно уже произошло. Мы разыскиваем преступников, тех, кто стремится к разрушению, но от этого сами еще не становимся созидателями, потому что наша задача, по сути, негативна, а творчество никогда не бывает только актом отрицания.

Тедди, которая сидит сейчас там с ребенком под сердцем, творит безо всяких усилий, творит от природы, и то, что совершает она, больше всего, что совершу я за пятьдесят лет службы в полиции. Как вообще возникает у кого-то желание иметь дело с сукиным сыном, который подпиливает концы тяги в автомобиле, или убивает твоего соседа Бирнбаума, или раскраивает череп Дарси?

Почему человек решается посвятить большую часть своей жизни делу, которое непременно должно заставить его соприкасаться с преступниками?

Как может человек осознанно стремиться к тому, чтобы проникнуть в тайны извращенного сознания убийцы, понять мотивы его действий и вообще марать себе руки, копаясь в психологии этих омерзительных образчиков человеческой породы, которые день за днем, из года в год строем проходят через дежурную комнату полицейского участка?

А почему кто-то становится дворником?

Я сейчас тебе кое-что скажу, Стив, – продолжал он свой внутренний монолог. – Я скажу тебе, во-первых, что не очень-то пристало философствовать тому, кто чуть не завалил на школьных экзаменах почти все гуманитарные предметы.

Я скажу тебе, во-вторых, что человек вообще крайне редко располагает в жизни свободой выбора. Ты стал полицейским, потому что ты им стал, а чтобы яснее ответить себе на вопрос «почему», тебе пришлось бы провести не один час в кабинете психоаналитика, и даже после этого еще не факт, что ты бы все понял. И тем не менее ты остаешься полицейским – почему?

Потому что, не беря во внимание даже такую очевидную вещь, как необходимость кормить и одевать себя и жену, не беря во внимание те трудности, с которыми мне пришлось бы столкнуться, оставь я сейчас полицейский участок и начни искать в моем возрасте другую работу, – а ведь я уже далеко не мальчик, – не беря все это во внимание, я бы все равно остался в полиции, ибо я хочу быть полицейским. И не потому, что кто-то непременно должен разгребать грязь. Может быть, ее и вообще не надо разгребать. Может быть, цивилизация двигалась бы вперед ничуть не медленнее, если бы на свете не было ни дворников, ни полицейских.

Но преступники выводят меня из себя. Когда убийца лишает жизни такого человека, как Бирнбаум, я прихожу в бешенство! И до тех пор, пока, сталкиваясь с преступлением, я буду испытывать это чувство, я буду оставаться полицейским, я буду продолжать мотаться из пригорода в жалкую дежурную комнату полицейского участка в самом, быть может, отвратительном квартале мира, выслушивать незатейливые шуточки своих коллег, их избитые остроты и отвечать на телефонные звонки и жалобы от законопослушных граждан, которые хоть далеко и не все являются созидателями, но по крайней мере не принадлежат к разрушителям".

В сгущавшейся темноте он слабо улыбнулся. «Может быть, вы этого и не заметили, отец Пол, – подумал он, – но сегодня в вашу ризницу приходил один очень религиозный человек».

Он оставил Бена Дарси лежать на спине, а сам пошел в дом за водой и бинтами.

* * *

Наступило время шутливых напутствий новобрачному.

Стоя перед длинным, вновь убранным праздничным столом, на котором теперь громоздились подносы с dolci[11], огромный свадебный пирог, а в дальнем конце возвышались две бутылки вина, карточки на которых извещали, что одна из них предназначена жениху, а другая невесте, Томми со смешанным чувством слушал обступивших его мужчин. Их шутки приводили его в смущение, но в то же время в глубине души они ему нравились. Он втайне чувствовал, что как бы достиг наконец зрелости. Что его уже окончательно принимают в мировое братство мужчин в качестве младшего члена. И может быть, на следующей же свадьбе, на которую его пригласят, он будет иметь полное право давать другому такие же советы, какие сейчас слышит сам. Сознавать это ему было приятно, и он искренне смеялся над каждой шуткой, несмотря на то что большую часть из них уже слышал раньше. Подшучивание началось с того старого проверенного анекдота о мужчине, который забывает свой зонтик в гостинице. Он возвращается в номер и хочет взять зонт, но в этот момент в комнате появляются молодожены, которые вселились туда после него. Боясь, что его примут за вора, мужчина прячется в шкаф и невольно вынужден слушать их любовное воркование. Жених спрашивает у невесты: «А чьи это глазки?» Та отвечает: «Твои, дорогой!» – «А чьи это прелестные губки?» – «Твои, моя радость» – и так далее и тому подобное. И все это продолжается, не минуя ни одной части тела. Наконец мужчина, сидящий в шкафу, не выдерживает и кричит им: «Когда дойдете до зонтика, то знайте, что это мой!»