До свадьбы доживет

Давненько сложился в ее голове перечень особых слов, обладающих некоторым неприятным привкусом и душком. С недавних пор Луша стала замечать: некоторые слова, вроде бы такие привычные, полезные, родные – смердят.

Как произнесешь, так во рту гадко. Уже и сама стараешься лишний раз не сказать. Но – чу! Другие-то говорят! И – проникают слова в мозг, и свербят.

С чего бы это?

Пришлось думать.

Почему от некоторых, таких сладких и благоуханных некогда слов так сильно несет экскрементами? Что это с ними стало, с родимыми?

Прошлась по контекстам и ассоциациям.

Сделала вывод:

Некоторые слова напрочь обгадили!

Второй вывод:

С особо прекрасными и манящими словами такое чаще всего и происходит.

Что делать? Можно ли загаженные слова отмыть?

А если нет, то как с ними быть?

Ответа на этот вопрос у Луши пока не было. Она просто размышляла, составляя их перечень, и только.

Рассуждения и доказательства возникали у нее только на базе собственных впечатлений и разрозненных примеров из жизни.

Важнейшим принципом, положенным в основу отнесения слова в разряд загаженных Луша порешила считать ощущения вони и гадкого привкуса, возникающие при произнесении определенных слов, а самым серьезным индикатором являлось ее собственное чутье, подсказывающее «верю – не верю». Лично ей этого хватало.

Список медленно, но неуклонно пополнялся. Несчастные понурые слова так и выстраивались в довольно длинную очередь, чтобы оказаться в ее словарике.

Свобода.

Честь.

Достоинство.

Совесть.

Долг.

Верность.

Всех не перечесть. Над каждым она подолгу думала, даже в айпед записывала свои рассуждения. Сделала для себя вывод: каждого, кто смеет употреблять эти слова, рассчитывая на отклик в сердце слушателей, надо наказывать в особо изощренной форме, пытать этими самыми словами денно и нощно, как в китайской тюрьме когда-то пытали равномерно и бесконечно падающими на темя человека каплями воды.

Но самым смердючим оказалось слово «любовь». Это слово гнало людей на подвиги и на смерть. Им, этим потасканным словом, лгали, крушили жизни, устраивали подставы, отнимали последнее. Особенно гнусной силой оно начинало обладать во взаимодействии с еще одним засранцем – словом «свобода». Эти негодяйские слова, окрыляющие наивные сердца, так многих сбили с толку!

Вот и отец. Талдычит свое: любовь, свобода выбора, жизнь одна, судьба, душа…

– Пап, – сказала как-то Луша, – ты будь счастлив. Просто будь счастлив и все. Не доказывай никому ничего. И не старайся отнять. Раз уж тебе такое счастье привалило с твоим невидимым градом.

– Ты мала еще рассуждать, – обиженно огрызнулся отец.

Ну, ясное дело – мала.

Зато она была совершенно не мала, когда приходилось врезать замки в дверь ее комнаты и комнаты, которая когда-то служила маме хранилищем ее коллекций. А как иначе? Дочка Кати Аня почему-то считала возможным залезать в Лушин стол, рыться в ее шкафу, брызгаться ее духами.

– Это ребенок! Дети живут просто и безыскусно, – повторял отец в ответ на просьбы дочери предотвратить эти вторжения в ее личный мир, – И пойми, наконец, это не просто ребенок, это твоя сестра. Отныне и навеки.

Он всерьез нес эту пургу про сестру! Ему так хотелось, вот он и сделал сестрами тех, кто ими никогда и ни при каких условиях не станет. Он не понимал, что режет Лушино сердце. И не желал сам себе признаться, что врет. Врет – и себе, и дочери. Ну, какая Анька ей сестра? Мелкая гадючка, которая, пользуясь предоставленной свободой, роется и пакостит в чужом доме. И вырастет из нее настоящий питон, способный заглотить все, что только пожелает. Если бы она хотела быть Луше сестрой, разве так бы себя вела?

– Пап, а почему Катя здесь поселилась? Где она раньше жила? – спросила как-то Лукерья у отца.

– Катя здесь поселилась по праву нашей любви. Она ушла от нелюбимого человека ко мне. Она мне доверилась! Мужчина должен приводить в свой дом любимую, – выпалил отец явно давно готовый довод.

– А как же ты с мамой? Ты же у нее жил, когда вы поженились, – продолжала расспрашивать Луша.

– В этом и состояла главная ошибка, – картинно печалясь, заявил папа.

– Ошибка? Что за ошибка?

Дочери хотелось разъяснений.

– Ошибка наших отношений. Мое мужское «я» было угнетено.

Папа говорил не своими, какими-то совершенно не свойственными ему выражениями из бабьих журналов. «10 признаков настоящего мужчины». «20 способов создать здоровые отношения». Тьфу.

Луша видела: он влюблен. Влюблен, как мальчишка, готовый сокрушить любое препятствие на пути к объекту своей страсти. Вот она, любовь окаянная. Прямо как в песне.

– Но что же мама? В чем она виновата? Почему она должна страдать? Плакать? Чувствовать себя выброшенной из жизни? – настаивала Луша, – Как ей-то теперь быть?

– Я живу в аду сострадания к этому человеку. Все это время – в аду, – патетически пожаловался отец.

Ну надо же! Вот это да! И тут у него нашлась эффектная заготовка. И словосочетание новое придумал для обозначения жены, с которой столько прожил: «этот человек». Какая-то бесполая тень.

Луша просто махнула рукой. Похоже, слово «сострадание» встало на очередь в ее скорбный каталог.