До свадьбы доживет

Когда Юре была куплена студия, родственники мужа даже как-то помягчели. Правда, они долго не могли Тине простить рождение Лушки, считая, что ребенок способен искорежить творческий путь своего отца. Однако смирились и с этим, хотя особых чувств к внучке не проявляли. Потом почему-то возникла у них тревога, когда Юра затеялся с приобретением той самой жилплощади, которую теперь хотел оставить себе и своей новой семье. Родители были уверены, что она, Тина, хитростью уговорила их Юрочку продать прекрасно оборудованную студию да еще и влезть в долги. Ну не мог же он сам по доброй воле совершить такую непростительную глупость! Конечно, во всем виновата она – коварная и алчная женщина, пользующаяся Юрочкиной простотой. Эти претензии свекровь высказывала открытым текстом. Но Тина ничего не отвечала., хотя иногда очень хотелось возмутиться и хорошенько выяснить отношения. Только – зачем? Мало ли что приходит в голову пожилым людям? Юра же ей муж. Они повенчаны. А это значит – навеки вместе. И в этой жизни, и в будущей. Все остальное мелочи.

Сейчас, глядя на все иными глазами, Тина удивлялась самой себе: и своему терпению, и тому, что ни разу за себя не постояла. Они-то небось все там радуются, поздравляют сыночка с освобождением от душительницы его творческих возможностей. Луша ничего не рассказывала о реакции на предстоящий развод деда и бабки. А это значило только одно: ничего доброго в адрес бывшей невестки там не говорится. Там все по схеме «не забудем, не простим», и никак иначе.

– Если я когда-нибудь выкарабкаюсь из всего этого, никому верить не стану, – говорила себе Тина темными унылыми ноябрьскими вечерами, – Но только я вряд ли выкарабкаюсь. Зачем куда-то карабкаться? Я же никому не нужна.

Тут она, конечно, преувеличивала. Она точно знала, что нужна дочке. Та делала все, что могла, защищая интересы матери. Но, может, зря она это делала? Во вред самой себе. Тине-то сколько жить осталось? А Лушеньке жить. И пусть бы с отцом отношения у них были хорошие. Ей еще диплом надо получить. И замуж выйти. А вот когда выдаст она дочку замуж, тогда можно просто лечь, уснуть и не проснуться. Бывает же и такое счастье у сирых и убогих: попросят Боженьку прибрать их к себе, Он и забирает. Может быть, и ей выпадет такая доля?

«Валька, открывай давай!»

В самое темное время года, в начале декабря в дверь вдруг позвонили. Не снизу в домофон, а именно в дверь. Клава заворчала, но не разразилась грозным лаем. Кто бы это мог быть? Тина никого не ждала, поэтому и открывать не собиралась. Лежала себе под одеялом и дремала по своей уже сложившейся привычке. Звонок повторился. Клава по-щенячьи тявкнула и захныкала в коридоре. Потом побежала в спальню и лизнула Тину – прямо в лицо. Словно хотела разбудить, умыть, взбодрить.

– Вставай! Открой дверь! К тебе пришли! – настойчиво сообщала она своим воем и взвизгами.

Тина укуталась в одеяло с головой и закрыла глаза.

– Никого не хочу, никого не жду, – произнесла она мысленно.

Звонок снова зазвучал, на этот раз настырный, протяжный, совершенно бесстыжий. Из-за двери раздался голос, долетевший через квартирное пространство до спальни. Сильный, уверенный в себе голос, который не узнать было невозможно:

– Красносельцева! Я знаю, что ты дома! Я не уйду! Открывай давай! Валька! Открывай давай! Не дури! Или пожарную команду вызову! Они к тебе по лестнице залезут!!! Валька! Я знаю, что ты меня слышишь!!!

Тина невольно улыбнулась. Лизка в своем репертуаре. Вот причем здесь пожарная команда? Что за чушь она несет? Но ведь вызовет, сомнений в этом нет. И залезут пожарные к ней на балкон, и увидят, как она тут валяется среди бела дня. Лизка мертвого поднимет. Это всем хорошо известно.

Почти никого не осталось на белом свете, кто мог бы назвать ее Валькой. Не Тиной, а Валькой, как в детстве. Прежде она обижалась на тех, кто не принял ее новое, благородное и загадочное, имя, а продолжал настырно обращаться к ней по-старому. Но обижаться на ту, что трубным голосом взывала к ней сейчас, пугая весь подъезд, было бы полным идиотизмом.

Тина встала и босиком потащилась к двери. Клава вела ее, как в день их знакомства, уткнувшись носом в ладонь.

– Да иду я, иду, не бойся, не паси меня, – проворчала Тина, – Никуда от вас не денешься.

Ноги ее почти не держали. Пришлось идти по стеночке.

– Ну, похоже, дошла я до самой ручки, – пожаловалась Тина Клаве.

Та внимательно и печально посмотрела на хозяйку. Только что головой не кивнула.

– Красносельцева, открывай! – снова послышалось из-за двери, – Я тебя слышу, не придуривайся.

– Да иду я, иду! Что тебе – невтерпеж прямо? – неожиданно звонко отозвалась Тина.

– Конечно, невтерпеж! Окопалась тут, понимаешь!

Тина отперла дверь. В прихожую ввалилась сияющая Лизка во всем цвете своей красы, здоровья и полного счастья.